Кодекс состоятельных. Живи, как 1% населения в мире

Я начал писать о деньгах случайно. После окончания обучения в колледже Тринити я поступил в аспирантуру в Университете Чикаго и учился с величайшим ирландским историком своего поколения. С его помощью и наставничеством я надеялся стать известным историком и собирался сконцентрироваться на иммиграции через Атлантику. Вспоминая об этом, поеживаюсь. Я ничего не знал ни о славе, ни о рынке академической работы, ни о тогдашней и сегодняшней роли историков в Америке. Через пару недель учебы по программе я сообразил, что мое стремление в лучшем случае приведет меня к тому, что я стану преподавать в каком-нибудь небольшом колледже где-то, где я не захотел бы жить после того, как провел всю свою молодость, сидя в какой-нибудь библиотеке. Я понимал, что я не испытываю такой большой любви к своему предмету, чтобы стремиться к нему, невзирая на исход. Если бы кто-то сказал мне, что я могу вернуться в свою альма-матер и стать там профессором, я бы с радостью продолжил учебу. Но этого не произошло. Ко второй половине 1990-х историки ирландской диаспоры не пользовались спросом. Так что после получения степени я переехал в Нью-Йорк, где проживало большинство моих друзей по колледжу.

Шел 1996 год, американский рынок занятости процветал, и я нашел работу в газете, посвященной финансам. Побывав на всего лишь одном занятии по экономике в колледже, я знал лишь разницу между акциями и облигациями и макро– и микроэкономикой, не более того. То, что я не имел никакого представления о предмете, о котором буду писать – инвестициях в недвижимость и коммерческих ссудах под залог недвижимого имущества, – не волновало моих редакторов; они решили, что я могу задавать вопросы и записывать ответы точно так же, как это делали другие до меня. Так я и делал, часто докучая звонками банкирам и трейдерам по два-три раза в день, спрашивая о простых вещах, о которых забыл спросить в первый раз. Я терпеть не мог то, чем занимался, так что это была идеальная первая работа.

Что касается денег, я боялся того, что они могут делать с людьми. Этот страх появился в молодости. Он начался в детстве, о котором я думал, когда слушал мужчин из Tiger 21, играющих в свою игру. В начале жизненного пути я мог превзойти дитя профессора. Я хорошо начал – у меня был отец, унаследовавший от своего родителя провинциальный бизнес, – но я рос в страхе банкротства, разведенные родители, съемный двухквартирный дом, дважды ограбленный (причем одно из ограблений произошло с участием моего единственного друга на той улице), никчемные соседи и еще худшие бесплатные средние школы. Мое детство прошло в беспокойстве о деньгах, безопасности и возможностях. Мы были бедны, но мы цеплялись за последнюю ступеньку самоуважения и называли себя низшим средним классом. Если бы вы послушали, как эту историю рассказывает моя мать, то это звучало бы иначе. Я родился в зажиточной семье. И если бы деньги продолжали течь рекой, у нас не было бы всех этих проблем. Но я не помню ничего, что сегодня смог бы назвать богатством. Когда мне было два года, дом, который значил для нее все (сегодня он поместился бы в моем доме дважды и осталась бы лишняя комната), пришлось продать, когда мой отец заявил о банкротстве. Относительно этой части истории все более-менее согласны. Остальное куда мрачнее. Отец говорит, что мог бы преуспеть в строительстве зданий, дорог и перевозках, если бы мать поддерживала его больше. Моя мать, не разговаривавшая со мной годами, говорила, что это была вина отца, поскольку он недостаточно усердно работал. Я не склонен принимать ни одну из сторон: я расстался с отцом на девятнадцать лет, но сегодня он присутствует в моей жизни как любящий дед; а моя мать, которая, как я думал, станет замечательной бабушкой, теперь возвращает мне рождественские открытки, которые я ей посылаю. Я предпочитаю факты.