Кодекс

— Боевик получился супер, даже для них. — Зеф прислонил холодный стакан к виску. — В будущую пятницу опять собираемся. Одни знакомые ребята сняли склад в Квинсе. Они там все подключат, своруют код сервера и попробуют собрать сразу 128 игроков.

— Эдвард к тому времени уже уедет, — сказала Кэролайн. — Так ведь?

— Вроде бы да, — посчитав в уме, сказал он.

Она с подозрением оглядела комнату от пола до потолка, задержавшись на книжных полках.

— Ты уже начал укладываться?

— В общем-то нет.

— Очень уж ты спокоен на этот счет, — вставил Зеф. — Не похоже на тебя.

— Здорово, да? — В воздухе запахло вмешательством, продиктованным добрыми намерениями. — Я просто плыву по течению, откликаясь на сиюминутные вибрации.

— Не знаю даже, что и сказать, — переглянувшись с Кэролайн, пророкотал Зеф.

— Я тоже не знаю, но ощущение хорошее.

— Ну, тогда все в порядке, — прощебетала Кэролайн.

Зеф играл с двумя блоками липучек на кофейном столике, пытаясь сложить из них один цельный блокнот.

— Ох и жарища. Как в том романе Уэллса, где весь мир входит в ядро гигантской кометы.

— Ядра у комет ледяные, любимый, — сказала Кэролайн.

— Гм… — Зеф отложил листочки. — Тогда это, наверно, другая книжка.

— А вы знаете, — продолжала она, — что хвост кометы — это поток частиц, излучаемый солнцем? Поэтому, когда комета удаляется от Солнца, хвост тянется впереди нее, а не позади.

Эдвард и Зеф посмотрели на нее, потом Зеф перевел взгляд на Эдварда и спросил:

— Ты вообще собираешься укладываться или как?

— Да. Собираюсь.

Эдвард откинул голову на спинку кресла. Он понимал, что они ведут себя разумно. Он сам все четыре года после колледжа вел себя разумнее некуда и знал в этом толк. С карниза перед его глазами свисала нить паутины, колеблясь от неощутимого сквозняка.

— Я это сделаю в выходные. Может, кого-нибудь позову. Вы знаете, что упаковщиков можно вызвать за деньги? Да у меня не так уж и много вещей.

— Лучше завяжи свои пожитки в красную бандану и повесь узелок на шест, — посоветовал Зеф. — Я видел такое по телеку.

Кэролайн поставила пустой стакан на пол.

— Нас, собственно, волнуют не технические детали переезда, — сказала она, — а то скрытое безразличие к новой фазе твоей жизни, о котором говорит твое нежелание этими деталями заняться.

— Ну-ну.

— Ты еще можешь отказаться, если хочешь. Не уезжай, и все. Скажи, что у тебя аллергия к теплому пиву. Скажи, что у тебя нервный срыв. Может, он у тебя и правда есть? Нервный срыв?

— Нет. — Эдвард энергично потряс головой. Он не считал возможным рассказывать им о своих планах, о своих мыслях. Пока, во всяком случае. — Ничего такого. Я хочу лететь. Правда. Я должен.

Он думал об Уэймарше. Ночью у него в голове, почти помимо воли, возникла яркая картина этого места, не основанная ни на каких фактах. Картина странная и в то же время знакомая, будто кадр на старой, завалявшейся в ящике фотопленке — печатаешь с него фотографию, и она получается такой же живой и свежей, как в день съемки. Эдвард видел перед собой старый английский сельский дом из серого камня, с остроконечными коньками, трубами и слуховыми окнами, окутанный легким туманом, окруженный светло-зелеными лужайками и темно-зелеными изгородями, чей узор напоминал печатную схему.

— И потом, сюда через месяц въедет новый съемщик. Мне хочешь не хочешь придется убраться.

— Пожалуй, — пробасил Зеф. — Хорошо хоть коробки у тебя есть. — В углу лежала высокая кипа сплющенных картонных заготовок. — Давай-ка уложим хоть что-нибудь.

— Ребята, вы не обязаны это делать. Правда.

— Нам самим хочется. — Кэролайн оперлась на колено Зефа и поднялась.

— За деньги, — добавил Зеф.

Кэролайн нашла липкую ленту, ножницы и принялась складывать коробки. Эдвард и Зеф снимали книги с полок. Кэролайн поставила диск, Эдвард включил вентиляторы. В комнате запахло пылью и упаковочной лентой. Зеф то и дело выражал сомнение по поводу каких-то вещей — галстука, чашки, будильника, — и они начинали спорить, должен ли Эдвард взять это с собой, оставить, выбросить или отдать Зефу.

— Картину тоже берешь? — Кэролайн окинула критическим взглядом большую репродукцию, вставленную Эдвардом в дорогую рамку.

Картина принадлежала кисти старого мастера, то ли фламандского, то ли голландского. Эдвард купил ее в Интернете под влиянием импульса и поразился ее размерам, когда увидел в реальности, но потом привык к ней. Она хорошо вписалась в скудный декор его квартиры. Изображала она группу крестьян, убирающих пшеничное поле. Пшеница золотилась на солнце, и художник, чье имя Эдвард даже выговорить не мог, заботливо выписал тонюсенькой кисточкой каждый колосок. Мужчины и женщины, все с обрезанными «под горшок» волосами, жали пшеницу длинными серпами, вязали снопы и увозили их — в близлежащую деревню, должно быть. Несколько человек расположились сидя и лежа у громадного кривого дерева на переднем плане, на уже убранном участке поля — одни улеглись вздремнуть, другие разговаривали и ели похлебку из деревянных чашек.