Кое-что о Еве

– С дураком, особенно с таким, у которого на языке вертится множество прекрасных слов, тоже не спорят. Ведь это неописуемая глупость – возомнить, что Антан может быть разрушен тобой или кем-либо другим. Нет! Обещанное тебе царство ждало тебя, Джеральд. Но ты допустил промах, ты поддался соблазнам семейной жизни, и ты слишком много говорил! Теперь Магистр Филологии силой слова, которое было в начале, и которое будет существовать, когда все остальное исчезнет, навечно спрятал от тебя твое королевство так, что ты не можешь его ни достигнуть, ни увидеть, ни даже верить в него. Теперь тебе остается только лечить боль за свою ошибку бессмысленными оправданиями, словно припарками. И я теперь говорю тебе, что на такой промах, на такую неудачу и на такие оправдания есть только один ответ.

Затем Горвендил сообщил Джеральду слово силы и вынул из кармана небольшое зеркальце в три квадратных дюйма. Во мгле послышался шум маленьких сильных крыльев. У ног Горвендила, среди свиней, появились три белых голубя. Он сделал все, что от него требовалось, и Джеральд очутился в месте, которое было ему знакомо.

Часть XII

Книга согласия

Откровенность не более приятна, чем скрытность, когда она неуместна

Глава 48

Плоды трудов Силана

Итак, Джеральд снова очутился в библиотеке, в которой, как ему казалось, не ранее чем четыре месяца тому назад он покинул свое материальное тело. Свет горел, но в комнате никого не было.

Не было заметно и никаких существенных перемен. Большинство его книг стояли так, как он их оставил. На книжных полках все еще были расставлены фигурки птиц, зверей и рептилий из фарфора и бронзы. Более тщательное исследование, однако, показало, что к его небольшому зверинцу прибавилась очаровательная китайская кошечка – полусонная черная кошечка с красной лентой на шее – и маленький слон из кости, тоже черный, но с белыми бивнями.

Стулья, насколько он мог заметить, были покрыты, но материал был подобран под цвет обивки. Ковер, который когда-то принадлежал его матери, все еще был под ногами, а занавески, хоть и новые на вид, были все того же отвратительного зеленоватого цвета, который при свете свечей отдавал желтизной.

– Что за мерзкий цвет! Я всегда хотел при первой же возможности заменить эти занавески на другие, по-настоящему зеленые. Я должен признать, что все эти тридцать лет, которые для меня пролетели, как два месяца, мое тело отличалось удивительным консерватизмом. А еще оно обладало похвальным трудолюбием, потому что здесь полно книг, написанных Джеральдом Масгрэйвом.

Странно было видеть такое количество незнакомых трудов, выполненных твоим собственным телом, выдуманных клеточками твоего собственного мозга и написанных твоей собственной рукой за то время, пока всем этим движимым имуществом владел Силан. Однако результаты были налицо.

Среди них не было фривольных романов, которые он мог бы, возможно, сочинять при помощи этих клеточек и этих рук, романов, которые в лучшем случае были бы для читателя пустой тратой времени, а в худшем – вызывали бы у него нехорошие и непотребные мысли. Напротив, все эти тома in quarto были серьезными, учеными, схоластическими трудами. Поэтому Джеральд разглядывал эти тома с оправданной гордостью и глубоким уважением. Сами их переплеты были несовместимы ни с чем фривольным, а их содержание – ни с чем двусмысленным и ненаучным. Более того, восхищенный взгляд Джеральда обнаружил, что почти каждая страница покоилась, словно на пьедестале, на внушительных ссылках: на ссылках, напечатанных самым мелким, почти нечитаемым шрифтом; на огромных многоязычных ссылках, пестрящих римскими и арабскими цифрами, постскриптумами с длинными периодами после них, а также словечками вроде «Ibid.» и «op.cit.»; на ссылках, которые мимоходом давали понять, что вам известны все человеческие языки и все когда-либо напечатанные книги, и которые легко отсылали читателя к такой-то и такой-то странице специального издания; и на ссылках, которые, казалось, цитировали книги на всех языках, предварительно сократив название каждого процитированного труда до нечитаемости.