Кофемолка

Малую вечность спустя на подушке дивана зажужжал и заворочался мой телефон. Городской код 415. [99] Мне понадобилось пять с половиной гудков, чтобы ответить.

— Привет, — сказал я.

— Привет, — откликнулась Нина. — Я на третьей странице. Занятно. — Голос ее был сухой, порожний. Из меня самого испарилось все, включая грусть.

— Спасибо.

— Знаешь, что в этой вещи изумительно?

— Что?

— Она не о тебе.

Мы выдержали минутную паузу, просто слушая шум на линии — треск и шорох целого материка.

— Ты спишь? — спросил я наконец.

— Нет, что за глупости. Здесь же всего полночь.

— Конечно.

Еще пауза. Нина поменяла позу, вздохнула. Я представил себе ее с поджатыми коленями на диванчике, закутанной в одеяло, как освобожденная заложница в последнем кадре плохого фильма.

— Ты сидишь с ногами на диванчике, под одеялом? — спросил я.

— Нет, на балконе. Курю. Хороший вид на гавань.

— Понятно. Туман стелется?.

— А?

— Извини. Ты у мамы остановилась?

— Нет, сняла на время каморку. Тысяча пятьсот в месяц. Цены здесь сумасшедшие. Ки в Куала-Лумпуре, кстати, продает ту самую квартиру, которую она мне купила. По-моему, сделала на ней кучу денег.

Опять тишина. Я расслышал слабый шум уличного движения где-то под Нининым балконом. Беседа буксовала. Курение, впрочем, было хорошим знаком. Курение означало, что она старается разозлить Ки.

— Слушай! — начал я уверенно и тут же застыл. Прости? Я поступил ужасно? Люблю? Вернись?

— Я понятия не имел, куда это я собрался со своим командным тоном. Я сымитировал кашель, чтобы хоть как-то закончить фразу.

— Слушаю, — сказала Нина. — Ты что, тоже там куришь?

— Нет. — А неплохо было бы. Балкон, сигарета, спиралями уходящие в темноту искры — крайне заманчиво. — Как там работа?

— Нормально. Банк. Живу по расписанию биржи. [100]

— А я вообще не знаю, по чьему расписанию живу. Вчера проснулся под вечерние новости.

— Помнишь Грабалов? — вдруг спросила Нина.

— Старая пара в Вене? Разумеется. А что?

— Они умерли. Месяц назад. Я прочла в «Таймс». Сначала он, а неделей позже с ней инфаркт случился.

— Господи. Какая жалость. Погоди… — Что-то в рассказе Нины было не то. — Их некрологи напечатали в «Таймс»?

— Его — да, — сказала Нина и откашлялась. — Он, оказывается, был… — Она пробормотала в трубку что-то, прозвучавшее как «краником влаги». Я догадался, что она в своей обычной манере прикрывает трубку рукой.

— Он был кем?!

— Охранником в лагере, — повторила Нина громче. — Дахау. Его узнал посетитель. Суд должен был начаться со дня на день, когда он отбросил коньки.

— Ничего себе.

— Ага.

Момент требовал особо долгой паузы, и мы покорились. Слышно было, как Нина чешет голову. Я непроизвольно заулыбался.

— Ну что, — начал я снова. — Как кофе в Сан-Франциско?

— Так себе. Опитки Сиэтла. Правда, нашла вот одно славное местечко на углу за отелем «Дрейк». Французское. Но не слишком французское.

— Как называется?

— Не помню. Бистро-чего-то-там.

— Кстати о французах. Я только что продал наше оборудование людям, которые собираются назвать свое заведение «Четыреста у бара».

— Как «Четыреста ударов»? — мгновенно поняла Нина. — О, какой ужас. Бедный Трюффо.

— Так вот где мы сбились с пути, — сказал я. — Подумать только: сейчас мы могли бы быть гордыми владельцами…

— «О суфле»? [101]

Мы смеялись, пока не стало очевидно, что мы смеемся, чтобы оттянуть продолжение беседы.

— Мы смеемся, чтобы оттянуть продолжение беседы? — спросила Нина.

— Да. А ты хочешь ее продолжить?

— Да. Нет. Не очень. Еще нет. Но было хорошо.

— Да. Позвонишь мне еще?

— Да.

Мы выдержали еще одну дорогостоящую паузу, и выдержали ее блестяще, будто под общий метроном: когда парабола тишины дошла до нужной точки, мы отрывисто и одновременно распрощались и повесили трубки. Я осмотрелся по сторонам в поисках знамения, символа, сувенира и не нашел ничего. Помещение принадлежало кому-то другому.

Я пересохранил файл с первой главой «Мистера К.», отключил компьютер, вытащил из розетки шнур, обмотал его вокруг шеи «Мака», опустил весь аппарат в мусорный мешок, закинул получившийся куль через плечо, прощупал сквозь карман кольцо, потушил свет, лягнул входную дверь и вышел в ночь. Падал снег, легкий как пыль, первый в этом году.

Оказавшись снаружи, я закрыл дверь, дотряс стонущую железную штору до земли, протолкнул дужку навесного замка из закаленной стали в оцарапанную петлю на ее нижнем краю и защелкнул его, отсекая «Кольшицкого» от мира раз и навсегда.

Именно в этот момент я понял, что оставил свой телефон внутри. Понял потому, что он зазвонил опять. Он звонил, пока я путался в ключах и холодных замках, и терпеливо продолжал звонить, выхватывая синим дисплеем кусок красного дивана из темноты пустого кафе.