Когда деды были внуками

Безденежный покупатель приносил ему куда больше дохода, чем платящий наличными. Отпустив товар в долг, лавочник потом выколачивал этот долг работой — разумеется, во много раз превышающей стоимость товара. В этом отношении Ермолаич был его любимцем: огромная семья принуждала отца чаще других обращаться к Кирейке, он не выходил у него из должников.

И, сколько бы отец ни работал, лавочник все считал его неоплатным.

«Не забывай, Ермолаич, — говорил он каждый раз, давая ему в долг соль или посуду. — Ты у меня неоплатный должник, а я у тебя благодетель».

«Не забываю, Кирилл Максимович», — смиренно отвечал Ермолаич, не смея потребовать подсчета Кирейкиных «благодеяний» и своей работы.

А сейчас этот доходный должник пытался выскользнуть из цепких лап Нужды, а значит, и Кирейкиных — при помощи коровы!

Было отчего прийти в расстройство! И Кирейка, не сдерживая раздражения и не найдя, что бы покорить в корове, сказал сердито:

— Экая орясина уродилась! Такая сожрет хозяина со всеми потрохами, коли молоком не оправдается.

— С чего бы ей не оправдаться? — обиженно ответил Ермолаич. — Чай, сам видишь, какая животина.

А бес сват тотчас же подхватил:

— Еще как оправдается-то! Я так полагаю, что Ермолаич даже брюхо себе отрастит на манер твоего и будет тебе конкуренция!

Все засмеялись. Ребята даже завизжали от восторга, прячась, однако, за спины взрослых.

Притихшее было оживление вспыхнуло с новой силой. Лавочник повернулся спиной и, не попрощавшись, пошел со двора.

Потолковавши еще некоторое время, гости разошлись очень довольные, хоть и не угощались ничем.

Темнело. Праздничный день кончился. «Королеву» отвели в ее лоскутный дворец, а семья пошла отдыхать. Бабка давно уже сладила со своими горькими думами и, деятельная, как всегда, многое сделала в этот день и еще большее загадала.

Школа ждет

Следующий день был уже будничным. После завтрака отец и Петька стали собираться на работу: крыть крышу соседу. Савка живо оделся и стал у дверей с явным намерением идти с ними и готовый к бою, если не будут брать.

Вздохнула бабка, потупился отец. «Отдохнуть бы мальчишке после такого лета», — подумал каждый, но вслух не сказал ни слова.

Едоков-то десять, а земельного надела — на четыре души, на мужиков только. Значит, шесть женских сапроновских душ самим законом обрекались на голодание, если семья не подработает добавочного хлеба у людей. Но ведь всякая душа есть хочет, в том числе и женская…

А сейчас еще и телушка… О ней сердце болит больше всего.

Бабушка молча отыскала поясок и подпоясала Савку. Одернула кацавейку. Поправила шапку. Савка понял это молчаливое согласие и сразу оживился.

— Бабушка! А я старую-то солому с крыши на огород перетаскаю, если хозяин отдаст: телушке на подстилку годится! Бабушка! А я тебе…

— Ладно, ладно, — перебила бабка. — Иди уж… работник!

Отец с бабкой обменялись последними хозяйственными распоряжениями, и три Сапронова пошли на работу к людям. Двоим младшим восемнадцать лет: обоим имеете.

Наступили трудные дни. Руки, ноги, спина не успевали за ночь отдохнуть, а с утра опять молотьба, возка снопов, кладка ометов…

Возили лес, крыли крыши, копали погреба, да мало ли на что годились безропотные крестьянские руки?

И все-таки дни мелькали, как воробьи на току. Никто их не считал. Только Петька, украдкой глядя на школу, соображал: сколько ребята пройдут без него, как догонят!) пройденное? Правда, сельские школы начинали занятия позже городских: по окончании уборки урожая. И все же далеко не все ребята являлись в срок: те, кто работал «на людей», опаздывали.

Петька всегда являлся одним из последних, а в этом году, верно, будет самым последним.

Наконец надобность в его детских руках миновала и можно было подумать о школе.

Однажды за ужином отец сказал:

— Ну, Петька, шабаш работе. Завтра пойдешь в школу.

Петька поперхнулся от радости. Плохо спал ночь и утром, чуть свет, счастливый полетел в школу, как на крыльях.

Савка побежал за ним вслед, проводить. А может, удастся и в окошко поглядеть, когда учитель станет к нему спиной.

Савка не смел мечтать об учении, пока Петька учится: двоим-то разве можно из хозяйства уходить? Отец и зимой ходит по людям, сестры в няньках, дома — одна мелкота. А теперь еще и телушка… Где ж бабке управиться?

Из школы Петька вернулся не такой веселый, как ушел. По арифметике многого не понял, хотя учитель говорил ясно и просто и остальные ребята отлично его понимали. Диктант написал с ошибками. Здорово отстал, значит.

А тут и еще беда: встретил-то его учитель ласково, как всегда, но сам был уже не прежний, не веселый, как в прошлые годы. И говорить стал с задышкой, с кашлем.

Петька все же ждал, что оставит его учитель после уроков и подгонит с ним пройденное, как раньше бывало. Но учитель еле довел урок до конца и отпустил всех домой. А Петьку на минуту задержал за плечо и сказал, глядя ему в лицо с виноватой улыбкой:

— Ты, Петро, позанимайся сегодня дома сам, без меня: нездоров я шибко… Ребят поспрошай, сам подумай, малый ты мозговитый, — и, закашлявшись, ушел за свою перегородку…