Когда деньги говорят. История монет и нумизматики от древности до поп-культуры

Старинный детский стишок о путешествии денег туда и обратно по магазинам и кабакам, среди которых был и знаменитый «Орел», оживляет картину вовлеченности монет в бесконечную суету, вызванную покупкой сегодня иголки с ниткой для портного, а завтра — кому-то эля, а кому-то риса или патоки[98]. В своем романе «Монета в девяти руках» Маргерит Юрсенар[99] рассказывает о напряженном путешествии итальянской лиры, соединившей в течение одного дня жизни художника, адвоката, врача, проститутки и потенциального убийцы Бенито Муссолини[100]. Некоторые авторы настаивают на еще большем, вопрашая: какие мысли могут быть у монет об их путешествиях? «Приключения шиллинга» Джозефа Аддисона

[101], вышедшие в 1710 году, позволили монете рассказать о своих похождениях в руках художника, аптекаря, мясника, пивовара, скряги, проповедника, проститутки, солдата, повара, игрока, поэта и слепого нищего[102]. Совсем недавно нобелевский лауреат Орхан Памук в романе «Имя мне — Красный» дал возможность высказаться фальшивой золотой монете, которая так описала свою жизнь в Стамбуле: «Я поменяла пятьсот шестьдесят владельцев. В Стамбуле не осталось дома, лавки, базара, мечети, церкви, синагоги, где бы я ни побывала»[103]. На своем пути этот османский султани побывал в грязном носке крестьянина, в пропахшем чесноком рту менялы, в зарытом кувшине, в теле проповедника, в сырном круге, в дымоходах, печах, подушках, вьючных седлах и даже во дворцах Стамбула. Однако в качестве средства повествования эти монеты могут гораздо больше сказать о положении человека в обществе, нежели о себе самих.

Для большей глубины понимания нумизмат может обратиться к науке. Много лет назад нобелевской лауреат по физиологии Жак Моно[104]

задался вопросом — что бы он делал, будь он электроном, живущим внутри химической реакции? Позднее Ричард Докинз из Оксфордского университета предложил нам думать о генах как о маленьких эгоистичных существах для того, чтобы лучше понять, почему гены делают то, что делают. В своей провокационной книге «Эгоистичный ген» Докинз фактически защищает практику научных персонификаций[105], заключающуюся в представлении изучаемого объекта живой автономной сущностью, что позволяет делать выводы о его поведении или объяснять его. Такая персонификация представляет собой развитие предположений, высказанных Аддисоном и Памуком, представляя деньги активными и энергичными, а не пассивными и бессильными. И хотя настоящие монеты, подобно электронам или генам, на самом деле не думают и не действуют, они действуют так, как если бы они думали. Монеты могут обладать тем, что некоторые антропологи называют «агентностью объектов», имея в виду возможность рассмотрения неодушевленных вещей как обладающих автономией и интенциональностью (то есть направленностью на некоторый предмет)[106]. Объекты различного рода «могут при определенных условиях быть личностями или действовать как личности: можно сказать, что они обладают личностью, проявляют волю, принимают определенные положения и отвергают другие, обладая, таким образом, свободой воли»[107]. Говоря в глубоком философском смысле, вещи обладают осмысленной жизнью

[108].

Внутри тесной банки

Что мы обнаружим, если в качестве мысленного эксперимента заинтересуемся размышлениями монет об их собственном опыте[109]? Загляните внутрь любой из миллиона банок или коробок с мелочью, которые сегодня загромождают наши шкафы или полки (рис. 2.1), и обратитесь к их содержимому с двумя простыми вопросами: почему вы все круглые и почему вы в банке? С точки зрения монет, ответ прост — они именно то, чем они хотят быть и они именно там, где они хотят быть. Надо сказать, что такая возможность никогда не рассматривалась Аддисоном и Памуком, которые считали несомненным, что монеты томятся в банке и отчаянно пытаются из нее выбраться. По-видимому, в художественной литературе монеты жаждут контакта с человеком и ненавидят то время, когда их не выпускают в обращение. Шиллинг Аддисона описывает время, проведенное у скряги как «заточение», наполненное «невыразимым горем», потому что «мы, шиллинги, ничто так не любим, как путешествия»[110]

. Вторит ему и султани Памука: «Мой страшный сон — на многие годы быть похороненным в кувшине в каком-нибудь саду под камнем»[111]. Когда же монета Памука неохотно признается в том, что является подделкой, она клянется читателю хранить эту тайну и добавляет извиняющимся тоном: «Спасибо за то, что снисходительно отнеслись к моему признанию»[112]. Романист считает, что этот артефакт не хочет быть таким, каким он является.

Но нумизмат, использующий метод научной персонификации, приходит к противоположному выводу. На самом деле, вопреки интересам своих обладателей, монеты предпочитают избегать обращения. Они абсолютно не волнуются о том, подлинные они или нет и им совершенно не доставляют удовольствие прогулки «вверх и вниз по Сити-роуд, в кабак „Орел“ и из него».