Когда диктует ночь

Однако Хинесито не собирается умолкать. Он хочет оправдаться и, острый на язык, продолжает рассказывать:

— Нам пришлось его бросить, когда мы услышали шаги. Мы отбежали и спрятались за машиной.

Хинесито описывает путешественника, тощего и потрепанного, с испуганным лицом.

— Во рту у него торчала незажженная сигарета. Было в нем что-то от самаритянина — короче, ублюдок, который, вместо того чтобы спокойненько пройти мимо валяющегося на земле ближнего, бросается к нему на помощь и начинает стонать и причитать, как баба. И еще икал, сукин сын, как будто у него рак горла.

А теперь самое главное, малявка: Хинесито рассказывает, как путешественник с незажженной сигаретой во рту дрожащей рукой задирает старикашкину накидку и засовывает ему пальцы в самый зад. Да, малявка, я не обмолвился, в самый зад.

— Нам такое и в голову прийти не могло, — говорит Хинесито тоном упрека, который звучит как пощечина.

Они продолжали прятаться за машиной и все подробно видели. Трансвестишке было неудобно, он никак не мог удержать равновесие в своих туфлях на платформе. Он пытался усидеть на корточках, но от страха его шатало, особенно когда он увидел, как путешественник достал у старикашки из самого зада серебристую трубочку. Сомнений нет: это футляр для сигары, точно. «Ромео и Джульетта», малявка.

Луисардо курил больше, чем врал, а врал он немало. Этот краснобай и шарлатан развлекал себя маловероятными выдумками и небылицами, где не было недостатка в скабрезных подробностях. К этому моменту я уже знал трансвестишку, Чакон и путешественника так, словно был знаком с ними всю жизнь. Старикашка был так реален, что я мог запросто вообразить этого меланхоличного слепца бредущим по старой Европе с картой сокровищ, спрятанной в заднем проходе. Могу я вообразить и Хинесито, который пустился в погоню за путешественником со швейцарским перочинным ножом в недрожащей руке. Но куда там, малявка, путешественник словно сапоги-скороходы нацепил, сообщает мне Луисардо с леденящей улыбкой.

Чакон уже знает, о ком речь, и, не теряя времени, отдает распоряжения. Потрясая браслетами, она повелевает допросить Рикину, которая должна знать, где живет этот неврастеник. А Фазан между тем, воспользовавшись суматохой, собрал денежки со стола и смылся. Сейчас он входит в кафе «Берлин» и поднимается по лестнице. Наверху его ждет негритянка. Едва завидев его, она обнажает в улыбке белоснежные зубы, словно готовясь запеть. Ее зовут Сулема, и она типичная негритянка — слегка монашка, слегка шлюшка, — идеальная партнерша, чтобы блистать на ужинах с министрами и издателями газет; и такая она вся траханая-перетраханая — умереть и не встать, малявка. А Фазану с ней нравится. За примерами далеко ходить не надо: прошлой зимой она появилась на работе в боа из лисьего меха, только что выигранном в чирибито. «Я умею играть в разные игры», — предупредила она Фазана в первую же ночь. Фазан понимал, что единственное, что ей нужно, — это подниматься по жизни без всяких лестниц. Ну, скажем, на лифте. И еще он знал, что она пойдет за ним куда угодно, пока ее не представят какой-нибудь важной шишке, малявка. Дело в том, малявка, что Фазан играет с президентом и знает денежных тузов. Но вернемся к Чакон, которая застала Рикину врасплох в ее комнате еще голую. Ее кожа, блестящая как от масла, освещает зловонную полутьму. Она полощет рот красной жидкостью и сплевывает в биде. Сначала она пытается сопротивляться, малявка. Ей словно зашили рот веревкой. Однако первая же пощечина делает ее более покладистой. После второй она раскалывается и сообщает адрес путешественника. Улица Сан-Бернардо, тридцать девять, последний этаж, дверь налево. Она помнит его наизусть, потому что поднималась туда ночью не однажды. А сколько раз — она и сама не помнит. Короче, малявка, после признания Чакон решает добавить ей еще. Смертельный удар по голове. Для этого она воспользовалась бутылкой с красной жидкостью, сделанной из небьющегося стекла. Ситуация усложняется, и Чакон приказывает своим подельникам спрятать тело Рикины рядом с телом старикашки. Это первое, малявка, ты ведь знаешь: нет тела — нет и дела. Кроме этого она приказывает им раздобыть карту и дает адрес путешественника: Сан-Бернардо, тридцать девять, последний этаж, рассказывал мне Луисардо, как будто это все произошло ка самом деле.