Когда говорит кровь

– Благословение вам, друзья мои,– проговорил Эйн опускаясь на лавку. Его голос вновь стал прежним, а черты лица разгладились, обретая прежнюю мягкость.– Почтим же молитвой всех павших за нашу веру, всех тех, кто не сошел с праведного пути. И почтим живых вином и доброй пищей, ибо в руках их ключ к бессмертию.

Сидевшие за столами по очереди омыли лица из пушенного по рядам бронзового таза и провели руками над восьмигранными свечами, что стояли напротив каждого. Следом весь род Треоя, будто бы получив единый голос, вознес молитвы о Возвращении и милости Всевышнего для каждого из живых и воскрешения для мертвых.

Айдек тоже помолился вместе с ними, повторяя хорошо знакомые ему слова. В их вере было принято ценить общину и общность всех людей и их действий. Ведь отринувший божественные дары род человеческий мог получить прощение лишь совместно. Но произносивший слова молитвы голос, казался Айдеку чужим и незнакомым. Он так привык славить бога в уединении, беззвучно шепча губами самые сокровенные речи и чаянья, что слышать свой голос было странно и неуютно. Ему словно приходилось идти по улицам города без одежды. И потому, когда хор голосов замолк, а глава семьи пригласил всех к началу трапезы, Айдек тут же уткнулся в тарелку, найдя убежище за горками каши и капусты.

Первое время он даже старался не прислушиваться к разговорам, но вскоре обрывки бесед сами собой начали залетать в его уши. Как вскоре узнал фалаг, семья Треоя жила в Кадифе уже много поколений подряд, почти с самого основания города Великолепным Эдо. Но во времена Убара Алого Солнца им пришлось бежать и несколько лет скитаться без дома, промышляя случайными заработками в городах Кадифара и Людесфена. Вернулись обратно они лишь десять лет назад, и долгое время их жизнь в столице была ничем не лучше, чем жизнь чужеземцев или рабочих-этриков. Они ютились в небольших съемных комнатах и работали где придётся. Но пару лет назад их судьба очень резко поменялась. Они обрели этот дом, обзавелись собственной мыловарней, на которой теперь работали всей семьей, и дела их с каждым днем становились всё лучше и лучше. И судя по всему, за всеми этими переменами как-то стоял Эйн Халавия.

По осторожным фразам, почтенному тону и даже взглядам, которые бросали в сторону Эйна домочадцы, было видно, как важен он для этой семьи. Каждый сидевший поблизости пытался обменяться с ним хоть парой слов и обращался к нему чуть ли не с большим почтение, чем к главе семейства. Сам же Эйн пытался ответить всем и каждому и, казалось, искренне интересуется всеми их делами и проблемами, будь то закупки жира и щелочи, болезни детей или давно назревший ремонт подвала.

Неожиданно ученик наставника, резко замолчал и изменился в лице. Его глаза закатились, а по телу пробежала крупная дрожь, быстро превратившаяся в судорогу. Он начал заваливаться назад, и вероятно бы упал с лавки, если бы не пара мужчин, которые вскочив со своих мест, перехватили и крепко сжали трясущееся тело проповедника. Один из них очень бережно разжал ему сжатые зубы и просунул обшитую кожей деревянную палочку. Айдек было дернулся в их сторону, желая помочь хоть чем-нибудь, но заметив, что остальные продолжают спокойно есть и говорить, как ни в чём не бывало, остался сидеть на месте. Видно с припадками Эйна тут были уже знакомы.

– Ты не пугайся, сынок, и не дергайся,– проговорил сидевший рядом с фалагом высушенный старичок.– То с ним Бог поговорить решил.

– Бог? – изумленно уставился на старика Айдек. За свою жизнь он уже видел припадки падучей болезни и без особого труда опознал её в том, что творилось сейчас с Эйном Халавией, но старик явно верил в свои слова. Верил искренне, как верят лишь в очевидные вещи, которые даже самый пытливый ум не посмеет поставить под сомнение.

– Конечно Бог. Я тебе так скажу, великая благость на этом человеке лежит. Очень великая. Вот только и платит он за неё немало.

Айдек перевел взгляд со своего собеседника на Эйна. Тот покрылся потом, его тело дрожало и дергалось, а лицо исказила гримаса страдания. К нему подошла наливавшая им вино женщина, и сев рядом начала заботливо гладить по волосам, напевая тихую песню, похожую по мелодии на колыбельную. Постепенно дрожь унялась, морщины разгладились, а дыхание вновь стало ровным. Эйлата нежно, как матери целуют своих младенцев, чмокнула его в лоб и, расчесав спутанные волосы, встала и пошла обратно.

Через пару минут Эйн открыл глаза.

– Благодарю вас, добрые люди,– слабым голосом обратился он к державшим его мужчинам. Те с почтением поклонились ему и вернулись на свои места.

Проповедник был бледен и выглядел таким изможденным, словно весь день таскал тяжелые камни, но припадок явно был позади.