Когда я уйду

– Твой раствор для контактных линз? – понимающе спрашиваю я.

– Да, – мямлит он.

– В боковом кармане моей сумочки.

Он улыбается и игриво шлепает меня по голой попке, проходя мимо.

– Из тебя выйдет классная мамаша!

Глава 4

Купить герметик.

Я подчеркиваю предложение семь раз, чтобы оно бросалось в глаза. Так что теперь, когда я смотрю на список, он кричит мне: «КУПИТЬ ОКОННЫЙ ГЕРМЕТИК».

– Успокойся, – мысленно говорю я предложению. – Жизнь так хороша. Я куплю герметик.

– Но у тебя рак, – отвечает бумага.

– Вот это да. Не лезь не в свои дела.

Я сую список в сумочку и вытаскиваю айфон. Я сижу в студенческом центре «Тейт», убивая свободный час между понедельничными занятиями. Ненавижу эти шестьдесят минут – слишком мало, чтобы выйти из кампуса и сделать что-то продуктивное.

Я гуглю компании, занимающиеся в Афинах полами, и звоню в первую попавшуюся. Отвечает мужчина. Судя по голосу, он курил дольше, чем я жила на свете, и говорит, что может прийти во вторник и бесплатно оценить фронт работ. Я благодарю его, кладу трубку и добавляю время в свой календарь.

Уладив одно дело, я убираю телефон на место и вынимаю каталожные карточки. Смотрю на черные жирные буквы: «Матричная теория транссубъективности». И тут же вспоминаю имя психоаналитика: Эттингер. Но детали от меня ускользают. Единственное, что способен запомнить мой мозг – уик-энд с Джеком. Я все еще на седьмом небе и умираю от любви к мужу, который теперь тоже хочет стать папой. И единственное препятствие на пути к остальной нашей жизни – это визит к врачу.

Я кое-как досиживаю до конца занятий – нервная энергия находит выход из тела через постукивание ногой или дерганье коленом – и в конце дня снова сижу на неудобном голубом стуле в смотровой и в ожидании доктора Сандерса. Я кое-как справляюсь с угрызениями совести за то, что опять не позволила Джеку пойти со мной.

– Если ты пойдешь, это будет означать, что мы ждем дурных новостей, – урезонивала я его в постели вчера ночью.

– Глупо, – бормотал он. – Ты ведь даже не суеверна.

– Это не суеверие, – настаиваю я. – Это как в той книге – «Тайна»[7]? Мы проецируем во вселенную все наши желания. Если я поеду одна, значит, объявлю всему миру, что ничего такого не случилось. Я призываю хорошие результаты.

– Так ты теперь виккан[8]? Как в языческой Англии? Серьезно, Дейзи, я еду.

Я меняю тактику.

– Ты не можешь пропустить работу в клинике, иначе, если будешь пропускать, Линг не позволит тебе закончить курс, а я не желаю быть за это ответственной.

Это, по крайней мере, отчасти правда. Джек семь лет работал над своей двойной степенью, и будь я проклята, если стану причиной того, что он не закончит вовремя.

Но истинная причина моей упорной борьбы в том, что я ненавижу казаться слабой. Особенно в глазах Джека, поэтому я никому не позволяла сопровождать меня на химиотерапию и поэтому предпочитала, чтобы меня оставили в покое, когда меня рвало в унитаз или в пластиковое ведро рядом с кроватью, если я не успевала в туалет.

– Закрой дверь! – орала я между сухими спазмами любому, кто дежурил рядом: Джеку, Кейли или маме.

– Думаю, Линг поймет, – возражает он.

Я переключаюсь на исходные аргументы и говорю, что если он пойдет со мной, значит, потенциально хочет, чтобы результаты были плохими.

– Ты невероятна, – говорит Джек, но я вижу, что он сдается.

– Так я чувствую, – пожимаю я плечами.

Теперь, хотя Джек был прав, и я не слишком верю в «Тайну» или предрассудки, повторяю про себя позитивные мысли, которые вынашивала все это время.

Крошечная опухоль.

Никакой химии.

Крошечная опухоль.

Никакой химии.

В животе урчит, но прежде чем я успеваю сунуть руку в сумку и достать принесенную с собой морковь, дверь открывается. Я поднимаю голову и вместо мохнатых червяков вижу идеально изогнутые и выщипанные брови сестры, которая делала позитронно-эмиссионную томографию. На ее бейдже написано «Лативия».

– Идите за мной. Доктор Сандерс хочет поговорить с вами в своем офисе.

Это странно, потому что я никогда раньше не была в офисе доктора Сандерса. Должно быть, ему не нужна доска в смотровой, а это означает, что все лучше, чем я ожидала. Больные должны быть в смотровой. Здоровые сидят в офисах. Но если это так, почему кажется, что я иду сквозь густой, как грязь, воздух, словно мне опять девять лет и меня вызвали к директору школы?

Лативия останавливается у открытой двери. Табличка на стене рядом с ней гласит:

«Доктор Робин Сандерс

Онколог-радиолог»

Я медлю, потому что никогда раньше не замечала, что у доктора девчачье имя. Потом захожу одна, без сестры, и она закрывает за мной дверь.

Доктор Сандерс сидит в большом кожаном кресле с низкой полукруглой спинкой. Он не смотрит на меня.

– Дейзи, – говорит он, снимает очки и кладет на стол.

– Доктор Сандерс, – отвечаю я, сажусь напротив.

И тут наши глаза встречаются, и я вижу, что у него они грустные. Грустные в том смысле, как глаза других людей бывают голубыми, зелеными или карими. Глаза у доктора Сандерса цвета грусти. Именно поэтому я понимаю, что он скажет, прежде чем успевает открыть рот.