Когда я уйду

Я перевожу взгляд с ее лица на маму и обратно, потому что, клянусь, она спросила, готова ли я умереть, и совершенно непонятно, почему больше никто не считает этот вопрос абсолютно неуместным.

– Нет, – говорю я. Действие ксанакса внезапно рассеивается. – Не готова.

Шейла хмурится, и мама выступает вперед.

– Дейзи?

– Мама, – шепчу я, отчаянно изучаю знакомое лицо, морщины, за появлением которых я наблюдала годами, добрые печальные глаза, родинку на щеке, которую она всегда называла «меткой супермодели». Жадно вбираю все это на случай, если больше никогда не увижу. Но как ни сильно я люблю маму, все же не ее лицо хочу видеть. И хотя велела Джеку не приходить, вынудила оставаться дома, во мне рождается внезапная надежда, что сейчас он ворвется в дверь, как герой в романтической комедии, чтобы последний раз обнять меня своими длинными руками.

– Джек, – говорю я. – Мне нужен Джек.

И в этот момент понимаю, что это правда.

Мама кивает и сует руку в карман джинсов за крохотным мобильником. Сдвигает очки с макушки на нос и, щурясь на клавиши, принимается набирать номер моего мужа. Протягивает телефон мне.

Я подношу мобильник к уху. Уже идут гудки.

– Пожалуйста, ответь!

К четвертому гудку я почти заклинаю его взять телефон. Ответь. Ответь. Ответь.

И он отвечает.

– Дейзи? – запыхавшись, спрашивает он, словно бежал к телефону.

– Джек, – отвечаю я, но имя мужа застревает в горле. Мы сидим на противоположных концах линии, прислушиваясь к дыханию друг друга. Шейла дотрагивается до моего плеча, и я знаю, что нужно идти, но не хочу отключать телефон. Не хочу заглушать звук его дыхания.

– Я тебе нужен?

– Да.

– Хочешь, чтобы я приехал?

Голос ровный, спокойный, но оттенен нотками гнева. И хотя я обычно ненавижу, когда Джек злится на меня, все же становится легче после того, как слышу их. Это означает, что он все еще неравнодушен ко мне.

– Я немедленно выезжаю.

Я крепче сжимаю телефон. Больше всего на свете я хотела бы видеть его лицо. Но слишком поздно. Меня уже везут в операционную, а ему нет смысла пропускать занятия в клинике, не закончить вовремя, только чтобы сидеть в больнице, пока я смотрю на него.

– Нет. Оставайся. Я просто хотела…

Сестра снова трогает меня за плечо. Мама выступает вперед.

– Дейзи, – говорит она, протянув руку за телефоном.

– Я люблю тебя, – поспешно кричу я, хотя слова кажутся такими неподходящими, недостаточными, не выражающими того, что я хотела выразить. Однажды я слышала, что в языке инуитов есть шестнадцать обозначений для любви, и жаль, что я не запомнила все, как раз для этой минуты.

– Джек, я люблю тебя!

Я жду его ответа. Механического повторения той же фразы, возврата признания, настолько же естественного для него, как восход луны после заката солнца.

Я люблю тебя.

Я тоже люблю тебя.

Но в ответ – молчание.

– Джек? – спрашиваю я.

И слышу глубокое, прерывистое дыхание, после чего следует:

– Я тоже тебя люблю.

Но голос уже не ровный. Не спокойный. Непохожий на голос Джека. Он ломкий. Прерывистый. Запинающийся. Может, он тоже осознал всю серьезность ситуации. Понял, что я могу умереть. Что эта операция может меня убить. И что, возможно, это наш последний разговор.

А возможно… А вдруг это его эмоции ломкие? Прерывистые. Запинающиеся…

И не все они обращены ко мне.

Я слушаю, как он в очередной раз вдыхает и выдыхает, и отдаю телефон маме. Закрываю глаза и сосредоточиваюсь на словах Джека, а не на интонациях, с которыми он их произнес.

Он тоже меня любит.

И пока этого достаточно.

Я поворачиваюсь к сестре.

– Я готова.

Глава 23

Я просыпаюсь.

Прищуриваюсь от яркого цвета и слышу стон, который, как тут же понимаю, исходит от меня, и вспоминаю, что я в больнице и перенесла операцию на мозге.

И я очнулась.

И пока безмолвно поздравляю себя с таким достижением, в поле зрения оказывается лицо мамы.

– Милая?

Открываю рот, чтобы заговорить, но в горле пересохло. Она подносит к моим губам чашку с водой, и я благодарно глотаю.

– Как ты себя чувствуешь?

Я пытаюсь кивнуть, в знак того, что все в порядке. Но голова очень тяжелая, и я робко дотрагиваюсь до тюрбана из марли.

А потом вспоминаю Джека и его прерывистый голос и понимаю, что не все в порядке. Мне столько нужно ему сказать! Я так сожалею. О многом… Столько хотелось бы вернуть. И надеяться, что я не слишком опоздала.

И словно прочитав мои мысли, мама говорит:

– Я позвонила Джеку. Дала знать, что все обошлось. Он сказал, чтобы ты позвонила позже, если захочешь.

– Он так сказал? – выталкиваю я слова из охрипшего горла.

Она кивает.

– Я пойду за сестрой и дам ей знать, что ты очнулась.

– О’кей, – говорю я, закрываю глаза и снова уплываю в сон.

А когда просыпаюсь, не могу определить, который час. Но, судя по мерному дыханию матери и полутьме в комнате, сейчас ночь.

– Мама? – спрашиваю я уже более сильным голосом. Она немедленно открывает глаза и оказывается рядом.

– Мне нужен телефон.

Она щурится, пытаясь всмотреться в циферблат своих часиков.

– Дейзи, сейчас шесть утра.

– Мне все равно. Я должна поговорить с ним.