Когда явились ангелы

И вот Шельмец из молочни швырк и прочь оттудова, попылил обратно к тополю своему, ни дать ни взять – кроха-смерчик из преисподней, а ведмедь за ним по пятам пыхтит, что тебе полнокровный торнадо. И вверх по дереву Шельмец зажигает, как дом подпаленный, а ведмедь и тут за ним следом, что твой вулкан. Все выше и выше Шельмец, а ведмедь снизу все жарче и жарче сопит, все ближе и ближе подбирается, и все дальше и дальше лезут они, пока дерева уже почти совсем и не осталось… и тут прям в прекрасный осенний воздух Шельмец – хахх — и выскочил, как рыжий листик на ветру.

А ведмедь не успел и передумать, как сам – х-хах – и вылетел, словно десятитонная цистерна молока с крутого утеса.

– Забыл уточнить, – голосит Шельмец, уцепившись за лиственную верхушку той лещины, которой первой коснулось солнце, и на ней повиснув, колеблясь и качаясь: – Еще я редкая шельма.

– АРРРГ! – отвечает его обидчик, пролетая мимо. – АААРРРГ… – до самого низу, пока не плюхнулся там на склон да не лопнул, как спелая дыня.

Едва пыль улеглась и обломки раскатились, из остатков вылезает Ласси Вилохвостик и говорит:

– Чур меня!

Потом Кроль Долгоух – скок – и говорит:

– Чур меня!

За ним Байбак Чарли Чарльз наружу – чпок – и говорит:

– Чур меня!

– А я, – говорит Шельмец, раскачиваясь на солнечных ветках лещины, где орехи уже почти совсем идеально готовы, – никогда за чур и не заступал, чтоб чураться.

И тут все засмеялись, а орехи на лещине все готовше и готовше, а пахта катила себе…

вниз…

по…

склону.

Бабуля Уиттиер. Страстная пятница