Когда явились ангелы

– Я вот впервые вижу, как этот спиногрыз улыбается, – сказала я Бетси.

– Тоби ведь нашего котенка нельзя, правда, мам? – спрашивает Калеб.

А Бетси говорит, мол, если его родители не возражают, то она и подавно не станет. Я грю: тут столько машин, что давай, наверно, котенка в огороде оставим, пока Тоби свою маму не спросит. Тут улыбка у мальца вся куда-то делась, но котенка он не выпустил. Стоит и на нас смотрит так, что сердце кровью обливается. Бетси говорит, дескать, ладно, пусть с собой поносит, если осторожно.

– Мы спросим у М’келы, – говорит.

И весь день до вечера Тоби этого котика из рук не выпускал, с одной стороны у него Калеб отирается, с другой мама-кошка тревожится и канючит.

Шерри меня повела новые занавески показывать, и мы все чаю с мятой попили. На сцене меж тем слышим – все раскочегаривается. Мы туда приматываем, а там как раз мальчуковый хор из Юты допевает. Толпа начала к сцене тесниться, поэтому народ стоял густо, но детки мне хорошее местечко в тени приготовили, одеяло расстелили и подушек раскрашенных накидали.

Ни Девлина, ни мистера Келлер-Брауна я не видела, но вот Отиса этого – его проглядеть никак не возможно. Он перед сценой колесом крутился, уж так выпендривался со своей сабелькой, что весь в ней запутался – и между ног ее, и по-всякому, – и голосит при этом: и «Аллилуйя» там тебе, и «Аминь», и «Помни Перл-Харбор». А на седалище его мешковатых штанов кто-то вывел краской из пульверизатора: «Другая щека». Я Бетси говорю: пускай эту другую щеку мне лучше не подставляет, если соображает, что к чему.

Объявлял кто-то из местных пасторов. После ютских мальчиков попросил тишины и немножко почтения – это он прямо Отису сказал, к тому ж – так и говорит: «Немного почтения одной из величайших госпельных групп всех времен – „Звенящей меди“!» Я грю: это хорошо, самое время, – и на подушку поплотней усаживаюсь.

Началось прям как в Колорадо-Спрингз: за сценой в гонг ударили, тихо и медленно поначалу, а потом все быстрей забили, все громче и громче. Очень воздействует. Даже Отис сел. А гонг все громче – уже чуть ли сами небеса не раскалываются, и как только понимаешь, что больше терпеть не в силах ни секундочки, – один большой ба-бах, и они на сцену выскакивают и давай сразу «Звони в колокола» петь, это у «Звенящей меди» знаменитая на весь мир.

Я поначалу думала – нас всех облапошили! «Звенящая медь»? Эта пятерка ветхих пухляков? Да ну, «Звенящая медь» – они высокие, стройненькие, рыжие шевелюры горят, что пять нимбов, а не эти жалкие старые клоуны. Потому как, должна тебе сказать, у этой пятерки на четверых и сотни вшивых седых волосков бы не набралось! А у женщины ко всему и парик еще – будто из ржавой проволоки. И будь я проклята, если она не в мини-платье вышла! Вены на ногах с пятидесяти шагов видать.

Я наконец лишь головой покачала: они это, что уж тут сомневаться. И движения все, жесты – в точности как я помню. Да только их запустить, кажись, запустили, только забыли смазать. А голоса – ужас просто. Не в смысле стариковские – я много групп и постарше знаю, а поют они прекрасно, как бы там ни скрипели и ни сипели, – а в смысле жидкие, плоские, будто все, что в них было, выскребли и только пять скорлупок осталось. Помню, читала, у них с подоходными много проблем было; может, это все и решило. Но смотреть на них было жалко. Пару песен спели, и публика им чуть похлопала чисто из жалости. Потом к микрофону Джейкоб Мед шагнул.

– Спасибо, и Господи вас благо-слови, – грит. – А следующий номер… ну, из

надежных источников мы знаем, что это любимая песня одной очень прекрасной дамы, у которой в этот чудесный весенний денек тут случился день рожденья. Всего восемьдесят шесть годков. Так сла

-ава Богу, эта песня на Страстную пятницу специально посвя-а-щается нашей Стра́стной Имениннице – миссис Ребекке Уиттиер!

Мне хотелось под собою ямку вырыть и туда заползти. И я тебе так скажу: если на быстрых песнях они звучали плохо, теперь слушать их стало совсем убого. Мало того, этот распрочертов Отис опять завелся. Они поют: «Где ты был… когда Его вели на крест?» – а Отис им отвечает:

– Это не я, мордоклюи! Я в Тарзане «ориндж-джулиусы» пил, есть свидетели! – да так громко, что народ вокруг хохочет. А ему, понятно, только того и надо: – Всадили в бок костыль? Ай. И тогда меня там не было. Я даж на каток не хожу.

Семейство Мед так разозлилось на этот хохот, что, ко всеобщему тайному облегчению, сразу после двух припевов со сцены увалили, все в ярости.