Когда явились ангелы

Я купил эту сложную технику потому, что все фотографы, которые пытались запечатлеть мой образ – торча перед глазами, мучая позами, заставляя спотыкаться там, где прежде я ходил нормально, и всегда обещая: «Понимаю, что немного надоел, но я пришлю вам отпечатки!» – всякий раз исчезали с концами в своих темных лабораториях.

Я решил, что эта техника будет более честной; портретируемый получит свой отпечаток, а я сохраню негатив. Но будь она неладна. Слишком много возни.

V. В каменном сердце

Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, чего не узнали бы.

Иисус Христос

Когда тебе нечего сказать, как-то посоветовал мой двоюродный дед Дикер, валяй, говори.

Это прозвучало как ода нищего издольщика оптимизму:

«Вроде как у тебя нет ничего на ужин, кроме соли и кастрюли с водой. Посоли и ставь кипятиться. А тут случится какая-нибудь цветная кухарка с возом картошки и ненароком переедет твою породистую курицу. И услужит в обмен».

Совету его я следовал, борзо стряпая прозу, и, случалось, в последнюю минуту выходило удачное жаркое.

«Однако, – должен был поправиться дед Дикер, – гостей не созывай в расчете на это. Ведь помощь – штука ненадежная».

Поправку я, видно, забыл: вот пытаюсь писать в Египте, стол обсели приглашенные читатели, бурчат брюхом, соленая вода кипит в кастрюле, а спасительницы Джемаймы с картошкой нет как нет.

По правде говоря, когда карта Мараджа не оправдала себя, я, в общем, бросил жадно глядеть на дорогу за курятником. Хотелось смыться из кухни совсем. Пусть Джанн Уэннер внесет изменения в меню: «Вычеркни тушеную курицу, Джеки, и открой окна. Обед твой весь в пар ушел».

Хваленое Секретное Святилище. К открытию его я был ближе в Дейтоне, Огайо, чем здесь, хандря в Каире и глядя на горничную, сосущую хурму, – даже разговор завязать не могу. «Жарко сегодня» – вот и все, что могу придумать, хотя знаю, что ее зовут Кафузалем и из хурмы капает сок. Ее глаза смотрят на меня, как две верхние пуговицы ее гостиничной формы, она открыта для разговора.

Я знаю, что она говорит по-английски. Не раз наблюдал, как она болтает около кабинок – тележка полна свежего белья, а форма – спелого коричневого тела, – но ни разу наш разговор не заходил дальше «Здравствуйте» или «Спасибо», даже когда она дарила мне самую драгоценную свою улыбку, с резцами пятьдесят шестой пробы, вполне заслуживавшими разговора… До нынешнего дня.

Я спешил в отель с радостной находкой. В нагрудном кармане моей рубашки хаки лежала лучшая вещь, какую мне удалось приобрести после открытого «понтиака» 1966 года выпуска: поразительная древнеримская, думаю, монета – или греческая – с гордым профилем, все еще выпуклым на истертой временем бронзе.

В предвкушении того, как я покажу Джеку Черри эту ценную древность, я прямиком устремился в гостиницу. Вместо того чтобы пройти вокруг территории к воротам, я с разбегу перескочил бетонный заборчик. И приземлился обеими ногами прямо на скатерку между раздвинутыми коричневыми коленями Кафузалем.

Я подумал, что она завтракает. Чтобы не наступить на ее фасоль или на ее колени, мне пришлось исполнить маленький танец. Обретя наконец равновесие, я соскочил и только тут увидел, что на скатерке не еда, а разложено что-то вроде египетских карт таро. Она на всякий случай собрала карты и подняла на меня взгляд, любопытный и вместе с тем призывный.

Я извинился, объяснил про монету и сказал, что никак не хотел ее обидеть, когда прыгнул на нее.

– То есть на ваши карты. Можно их посмотреть?

– Спрашиваете! – Золотом вспыхнула улыбка. – Конечно!

Я устроился на мешке с цементом, а она расправила скатерку и стала рядами выкладывать передо мной карты. Оказалось, это были не таро. Это была ее личная коллекция сахаринных «открыток», какие продаются в ларьках с безделушками. Только эти были для местных, не для туристов. На них изображались египетские манекенщики и манекенщицы, застывшие в напряженно-романтических позах. Сюжеты – большей частью – женитьба и ухаживание. Вместо стандартной мистерии типа «Влюбленные» здесь: «Красивая молодая пара прощается у дверей девушки с томным взглядом» или «Невеста одна у цветочных ворот улыбается, глядя со слезами на глазах на свой почтовый ящик с письмом от Него» – все в прическах и галантерее по последней каирской моде, все красивые, влюбленные, улыбающиеся. Короче – тошнотворные. Но то, как она их демонстрировала, произвело на меня впечатление.

Она благоговейно выложила последнюю, свою любимую («Красивая молодая чета, все еще в свадебном убранстве, впервые наконец наедине – или так они думают, потому что мы видим за окном позади них свадебных гостей, в то время как Он нежно поднимает ее вуаль, а Она трогает его усы, маняще»), и подняла на меня глаза, вопросительно, на любом языке: «Чего ты ждешь, глупый?» В ответ я пригласил ее в свою кабинку, когда у нее будет следующий перерыв; я покажу ей мои негативы…