Когда исчезает страх

Первые дни жизнь отшельника ему казалась отрадной. Питался он рыбой, выловленной в озере, и птицами, убитыми на охоте. Хлеб, молоко и картошку приносила неразговорчивая сторожиха, присматривавшая за домиком и лодками.

Вечерами, опасаясь, что сквозь лесную чащу из лагеря донесутся девичьи голоса и музыка радиолы, Ян брал сумку, ружье и по едва приметной тропке уходил на дальнее озеро. Там, в лесной глуши, он отвязывал от замшелого пня плоскодонку, заплывал на ней в густые камыши и полулежа глядел в небо, стараясь ни о чем не думать.

Озерная вода пахла водорослями. Камыши чуть слышно шелестели, а плоскодонка, тершаяся о них, слегка поскрипывала.

Ян недвижно лежал до тех пор, пока не начинался вечерний перелет уток. С первым посвистом крыльев он поднимался, взводил курки и, зорко вглядываясь в синеватый сумрак, ждал.

Утки летали низко, только по свисту крыльев можно было догадаться, что они приближаются. Ян вскидывал ружье к плечу и, почти не целясь, бил влет. Птица серым комком грузно падала в воду и там, трепеща, билась некоторое время. Ян не приближался к ней, не покидал камышей. Он стоял на изготовку, вдыхая запах пороха, и чутко прислушивался.

Из березняка каждый вечер выплывала огромная оранжевая луна. Своим холодным светом она озаряла камыши и словно в кровь окрашивала воду.

В сгустившейся темноте утки проносились, как тени, их невозможно было поймать на мушку. Ян приседал на корточки, прицеливался в край оранжевой луны и, выждав, когда на ее фоне покажется птичий силуэт с вытянутой шеей, стрелял сразу из двух стволов.

Луна, поднимаясь над лесом, становилась все меньше и меньше. Свист крыльев затихал. На озере только изредка всплескивала сонная рыба. Ян, упираясь веслом в вязкое дно, выбирался из тростника и, перегнувшись через борт, подбирал добычу.

На отлогом берегу у ручья, вытащив лодку на песок, он разводил костер, ощипывал и посыпал солью молодых чирков, густо обмазывал тушки глиной и, зарыв их в уголья, оставлял печься.

Сухостой потрескивал в огне. Золотистые искры иглами летели в высокое небо и гасли. Над ближними кустами кружились ночные бабочки.

Ширвис лежал на спине с широко раскрытыми глазами и, тоскуя, думал о потерянном. В шелесте листвы ему чудился далекий рокот трибун…

Ян силился разобраться, понять: во имя чего разбил он все вдребезги и потерял самых близких ему людей? И не находил себе оправдания.

Что толкнуло его обособиться от товарищей, сделаться таким упрямым и непримиримым?

«От злости плачут плохие люди, — говорила ему когда-то мать, — от жалости — хорошие. Если в человеке нет жалости, то его одолевают гордость и себялюбие, а они ничего другого не могут породить, кроме злобы, ненависти и одиночества. Бойся их, вырывай из своей души». Но как вырвешь, как переломишь себя?

Припоминая все, что он натворил за границей, Ян стонал от горя. Каждый поступок оборачивался против него. И всякий раз, когда он терзал себя размышлениями, в мозгу возникала безотрадная песня негритянского поэта Хьюза:

Ни веры,Чтобы голову приподнять, Ни пищи,Чтобы голод вовремя унять, Ни места,Где голову приклонить,

Ни даже слезы,Чтобы слезу уронить.

Ян готов был выть. Он бил кулаками землю, боясь самого себя, вскакивал, стаскивал сапоги и шумно бросался в воду.

Проплыв бурным кролем в дальний конец озера и обратно, Ян выходил на берег усталым. Холодная вода успокаивала его.

Набросив на себя одежду, он усаживался к костру, доставал из-под груды углей печеных чирят, разбивал на них затвердевшие, хорошо отстающие глиняные черепки и, не давая остынуть сочному мясу, зубами рвал его и жевал.

Поев, Ян подтаскивал лодку поближе к костру, ставил под борт подпорки, подстилал куртку и укладывался спать.

Утром на озере поднималась волна. Утки прятались в камышах. Без собаки их трудно было поднять с насиженных мест. Ян долго бродил по утиным трущобам и, промокнув по горло, утомленным возвращался досыпать в свой домик.

За неделю Ширвис похудел, оброс рыжеватой щетиной, около рта появились резкие морщины. Он словно постарел лет на десять и мало походил на прежнего легкомысленного весельчака и острослова.

Увидев в озере свое отражение, Ян взбаламутил воду.

«Довольно безумствовать! Ты одичал, как бездомный пес, — сказал он себе. — И мать тревожится, каждый приемный день ждет».

Он написал записку Евгению Рудольфовичу с просьбой дать «эмку» для поездки в больницу и послал ее со сторожихой.

Старуха с ответом не вернулась. Пришел сам Гарибан. Оглядев Яна, он покачал головой и спросил:

— Скучно стало? Говорят, ты каждый день приходишь мокрым до ворота. Смотри не простынь, потом скажется. Бравировать нечего. Я тут согревающее принес. — Говоря это, Евгений Рудольфович выставил на стол два пузырька. — Спирт-ректификат, — пояснил он. — Если промокнешь, разбавь — и два-три глотка. Настроение мгновенно улучшится.

— Я хочу навестить мать.