Когда мы были людьми (сборник)

Вначале я думал тоже тренироваться. Но где и за какие шиши нанимать гувернера? А ведь играю я не по правилам. Я теории не знаю. Я играю, как какой-нибудь деревенский баянист – «по слуху». А ведь что там говорить, хоть баянист виртуоз, но все равно московский профессор из Института Гнесиных его переиграет. Потому как – техника. У меня той техники кот наплакал.

Короче говоря, я попал в безвыходное положение. Давило безденежье. Химические препараты для жены на Диком Западе стоили копейки, центы. У нас один флакон розовых горошин тянул на треть зарплаты. Вот вам и гувернер!

Я дошел даже до того, что зеленоглазая Надя теперь сама угощала меня в «Погребке» хрустящими французскими рогаликами. Полный альфонс! Хотя я лукавлю, Надя была естественна и ей доставляло удовольствие тратить свои маленькие денежки: то – на круассаны, то – на пиво.

– Ешь, миленький, ешь, мой родненький коток!

Она вспомнила детскую потешку про котка, который у бабушки украл сметанку и творог. Бабушка не лыком шита, схватила котка «поперек».

Я не воровал, но все же позволял себя считать «котком», умилялся тому…

А жена? Жену я жалел, и чем больше она истончалась и бледнела, тем больше в меня проникала почти реальная стальная, вязальная спица: «Ах, если бы ее отправить на то целебное, треклятое море! Этим бы я искупил все. Она поправится, и мы разведемся со спокойной душой».

Мне надо было совершить пустяк – выиграть в шахматы и получить десять тысяч зелеными. Откуп. Но ведь Володя тренируется день и ночь, селедку свою забросил.

В думах об этом, как бы выиграть, я перестал даже спать. И уже не ходил на базар, чтобы изгаляться над дилетантами, над этими шахматными пигмеями.

Сами шахматы были собственноручно задвинуты под письменный стол. Так болячку специально на себе раздирают, мазохизм. Я боялся к шахматам прикасаться. Чтобы убить время, я стал читать литературу абсурда – Эжена Йонеску, Беккета, Милорада Павича. Я понял их успех. С первого взгляда они необычны, их произведения кажутся набором белиберды, ареалом случайных лиц и событий, диких поступков. И все же абсурдисты многовариантны. События в их романах и пьесах могут бежать по разным путям, а герои могут внезапно перелицеваться. Это роднит абсурдистов с шахматами. Недаром ведь один из абсурдистов, наш Владимир Набоков, написал шахматную повесть «Защита Лужина». Другой – психологический прозаик Стефан Цвейг – раскроил и сшил «Шахматную новеллу».

«Никогда в игре не победит машина, компьютер! – думал я. – Электроника логична, человек поступает по-разному. У него есть выбор. Фифти-фифти. Этим его наградил Бог. Вот он сам может взять и не пойти на ту встречу с Володей Синевым. Что тогда? Тогда все пойдет наперекосяк. Ленина болезнь перейдет, как пишут медицинские книги, в «терминальную стадию». И все! Он останется вечно виноватым перед ней. Почему? Почему??? Но ведь и через это можно бездумно перешагнуть, лягнуть лежачую. Что такое вина? Ее придумали ханжи. Разве они с Надей не имеют право быть счастливыми?! Нянчить кроху, дышать этим чудом?! А можно, вообще, выиграть эти деньги и поступить чрезвычайно. Смыться! Как ярко выраженный подлец, укатить на Багамы, уткнуться в теплую сиську чужой, чистопородной красавицы. От всех, от всего. Пусть судачат, язык без костей – «людская молва, как речная волна».

Он рассказал жене о будущем решительном шахматном матче с Володей Синевым, сказал и о вознаграждении. Но Лена только приняла это к сведению, отнеслась к важному без энтузиазма. Так слушают сводку погоды, когда вещают о далеком Брно. Жену занимает другое, даже не болиголов. Она сказала, что читает Библию, и почему-то в ней ничего не понимает, тяжело понять.

– А потом, я тут же забываю все, что прочитала! – виновато улыбнулась она. И меня опять пронзила ледяная вязальная спица. И эта спица вылезла из души, оставив там узкую, мертвую ложбину.