Когда мы были людьми (сборник)

– Мотри у меня. Из Австрии он. Внимай! Страна дюже нейтральная. Херр Хенриком его звать. Секи, екалемене, там расцвет ихнего… как это… либерализьма.

Егерь не понял.

– Жопники они!

И теперь Вареник внимал, подбрыкивая вялый от солнца спорыш носком кроссовки. С лица егеря не слазила виданная в кино угодническая улыбка, от которой сам он ежился и отворачивался в сторону леса.

Новый подопечный сразу показался ему шибко подозрительным, с явной червоточиной. Доказательств тому множество. Вот одно из них. Неожиданно Херхенрик перешел на чисто русский язык с едва уловимым чужим налетом.

– Я знаю русский порядок! – сразу заявил гость.

– Не извольте беспокоиться! – Егерь увидел себя со стороны почему-то, впрочем, понятно почеу, с официантским подносом и масляным пробором.

– Это под замок! – молитвенно прикоснулся к зачехленному ружью австрияк.

– И это тоже.

Прислужники вынули и отнесли с чувством, будто церковные хоругви, ружья в чехлах и футлярах.

Херхенрик повернулся к егерю и со сдобой в голосе сообщил:

– Я по старой специальности зубной врач, так что не волнуйтесь, зуб вынем. Как звать-то?

– Иванычем. Федор Иванычем.

Слуги торопко, как челноки, сновали от машины до гостевого дома.

То ли от лесного воздуха, то ли от влаги недалекого пруда мертвое пергаментное лицо охотника стало розоветь. Проклюнулись ветвистые мелкие жилки. А от скрипучего голоса не осталось следа. Упругий, чистый тон. Как в приемнике. Старикан обнял руководителя охоты и похлопал его по плечу.

Он сообщил «Ванычу», что зарабатывает протезами. У него – протезный завод.

Австриец хлопнул ладошкой по груди, как будто собирался плясать. Или взлететь.

Скелет-протезист пах эпоксидной смолой.

Этот запах Вареник чуял за сто верст. В свободное от охоты время он набивал чучела.

И слово «протез» Варенику не было чуждо.

Ныне покойный отец Федора Ивановича тоже протезом промышлял.

Чудил.

Инвалиды фронта все с чудинкой. Дядя Миша Маслаков вот глаз свой стеклянный вынимал в клубе и кидал его как дополнительный шар на бильярдное сукно. «Глаз» был легче тяжелых стальных шариков из тракторных подшипников.

А батя Иван Данилыч Вареник свою потеху называл «фокусом».

Добычу батя ждал в чайной. Охотился исключительно на залетных. Это – шофер на ЗИЛе, пригнавший машину, чтобы кубометра три дров стибрить, это – спозаранок присланный ревизор из района, это – чужой фельдшер с санитарной инспекцией. Дичь простая. Повадки одинаковые.

Жертва, шагнув в зал столовки, оглядывалась. Ее взгляд останавливался на картине «Охотники на привале». А батя… Батя вообще-то хром, но тут – откуда сноровка? – ровным шагом – к приезжему. Так-сяк, эники-беники, слово за слово. «Хошь на спор, чудак чек, ногу к полу приколочу?!»

У мужика шары на лоб. Мотает головой.

«На спор?! На литру?!..»

По рукам.

«Нюрк-я», – голосит батя в сторону посудомойки.

Оттуда уже летит с молотком и гвоздем Нюрка Кучерова.

Ловко, вскинув для форса круглощекий молоток, Иван Данилыч Вареник всаживает двухсотку в покрытую брезентовым тапочком лапищу.

Батя задирает штанину до коленки. Там желтая, скользкая деревяшка.

«Дывись!»

И опять заказывает пиво, да еще и с «молочком».

Водяру отец называл молоком от бешеной коровы…

– До вечера! – не сказал, а приказал Херхендрик Варенику.

И тот ушел паять обруч для чучела медведя.

2

А вечером Вареник услышал голос «Войдите!» и вошел.

Херхендрик тонкими губами вслух читал малиновую книжку. Будто молился. Его сухие пальцы щупали строчки.

Старик стал читать стихи из книжки. Немецкие слова были твердыми и стучали как поленья о мокрый банный пол.

На том столе, где совсем недавно Херхендрик распаковывал чемоданы, был сервирован ужин. Стояло два пузатых графинчика. Пахло жаренными в чесночном соусе баклажанами.

Взгляд Вареника уперся в странный, округлый формы, металлический предмет на краю стола.

Старик заметил его взгляд и с пустым лицом и безразличными глазами объяснил:

– Вы угадали, Ваныч, это солдатский котелок. Я ведь… Как вам сказать, здесь воевал… Кхмм. У вас это называется «голубая линия».

«Чего это он разволновался? – подумал Вареник. – Голубая линия – дело прошлое. Почти забытое».

Как бы читая его мысли, иностранный охотник заявил:

– Что я? Я солдат? Зольдат-т-тт! Я ник-кого не убивал. Ни-ког-да, Ваныч! Аптекарь, врач я. Я даже здесь влюбился… в казачку… На хуторе…

Херхендрик умолк.

А Вареник подумал: «Врач – любитель врать».

Вмиг иностранный гость перешел на другую тему:

– Садись, Ваныч, вот выпьем с тобой, поговорим о нашей будущей компании. Так?..

– Так. – Вареник придвинул резной стул к бахроме обеденной скатерти, сел. И стал смотреть, как осторожно австриец взял за ушки котелок с кубанским варевом.

Врет, жрет и живет. Лет сто ему. Ври дальше.

«И проживет еще сто, – решил Вареник и тут же отметил про себя, что отец его давно в земле. Велел зарыть себя вместе с «дрючиной», палкой, о которую он, уже в старости, опирался. «А то проснусь там, а ноги-то и на том свете нету, ан «дрючок» под боком, собак костылять».

Херхендрик ловко подкинул колбочку с желтой жидкостью.

Он даже пошутил:

– Конь – як. И «конь» и «як» в одной бутылке.