Когда мы верили в русалок

Я резко открываю глаза. Слава богу, что Хавьер рядом, придавливает меня своим телом. Сердце колотится. Я делаю глубокий вдох. Успокойся. Успокойся. Это всего лишь сон.

– Что с тобой? – спрашивает Хавьер.

– Ничего. Сон дурной приснился. – Мочевой пузырь переполнен. Вылезаю из-под простыни и, не одеваясь, босиком шлепаю в ванную. От вина во рту неприятный вкус. Я выдавливаю на палец немного его зубной пасты, чищу зубы и, прополоскав рот, возвращаюсь в спальню. Раз уж проснулась, проносится у меня в голове, наверно, следует вернуться в свой номер. Но Хавьер откидывает простыню, и я забираюсь к нему, довольная, что мельком увидела его голое бедро и пупок. Волосы у него всклокочены. Улыбаясь, я устраиваюсь рядом с ним. Он заключает меня вобъятия. Его близость дарит ощущение умиротворения и незыблемости.

* * *

Просыпаюсь я на рассвете. За окнами по воде расползается желтый маслянистый свет, омывающий и высотные здания, что стоят вокруг. Хавьер, раскинув руки, спит рядом. Его лицо дышит покоем. Я знаю, что под простыней он совершенно голый, и, приподняв ее, смотрю на него. Великолепное тело.

– Нравится? – тихо спрашивает он.

– Вполне. – Глянув на него, я и не думаю опускать простыню, – напротив, продолжаю демонстративно рассматривать его тело. Меня это возбуждает, и его, я вижу, тоже. Я улыбаюсь и роняю покров. – Доброе утро.

– Ты по утрам жизнерадостная? – прищуривается он.

– Как правило, нет. Обычно у меня отвратительное настроение. А ты?

– А я с давних пор работаю до позднего вечера, а в Мадриде, бывает, и далеко за полночь.

– Ты так и не сказал, чем занимаешься, – напоминаю я.

Он поднимает простыню, смотрит на меня и с тихим у-уф придвигается ко мне ближе. В раздражении отшвыривает наш покров и снова принимается разглядывать меня. Я не протестую, любуясь им – тем, как он выгибает длинную мускулистую спину, созерцая меня.

– Твое тело – первозданная природа, – тихо произносит Хавьер, костяшками пальцев касаясь моих ребер, моего живота, целуя мой пупок, ногу. Ягодицы у него крепкие и упругие, я могу дотянуться до них, и, пока он исследует изгибы моего тела, я ощупываю его, поглаживаю бедра, сую между ними ладонь. Он с шипением втягивает в себя воздух. Я тихо смеюсь, и он поднимается на колени, предлагая себя.

Я не отказываюсь.

– Нагота во всей красе. Мне нравится.

Теперь мы предаемся плотским забавам игриво, не торопясь. Время от времени останавливаемся, выражая восхищение, взглядом или голосом спрашивая, как лучше – так или так. Он словно ворожит над моим телом – ласкает, целует, как я и мечтала, трогает губами каждую частичку, и я тоже не остаюсь в долгу. Сквозь стеклянные двери в комнату проникают лучи солнца, и мы наконец-то сплавляемся в соитии.

Пресыщенная, удовлетворенная, я лежу рядом с ним в лужах солнечного света. В этот момент я понимаю то, о чем раньше не задумывалась: зрелые, опытные мужчины имеют более глубокое и подробное представление о женском теле.

А может, это только Хавьер. Он поднимает голову. Опираясь на локоть, одной рукой убирает волосы с моего лица, аккуратно закладывая их за уши. В груди защемило, но я не шевелюсь. Свет каскадом низвергается на его резко очерченный нос, создавая сияющий фон для его волос. Я замечаю на его плече отметины от моих укусов. Трогаю их пальцем.

– Прости. Увлеклась.

Моргнув, он придвигается ко мне бедром.

– Ничего не имею против. Женщинам будут служить предостережением.

– Они штабелями падают к твоим ногам? – весело спрашиваю я.

– Теперь уже не в таких количествах, как раньше, когда я был моложе, но все равно, немало.

– Ты сейчас это серьезно говоришь? – хмурюсь я.

Подняв указательный палец, Хавьер перекатывается на бок, берет свой телефон, открывает какое-то приложение и показывает мне экран. На нем – обложка музыкального альбома и фото мужчины с гитарой; из глубины тени на него смотрит женщина. Название альбома на испанском, но имя мне удается прочитать – Хавьер Велес. И я узнаю руки, что держат гитару.

– Значит, это и есть твоя работа, из-за которой ты задерживаешься допоздна?

Он как-то грустно кивает.

Я обвожу взглядом огромный – очень дорогой – номер, и на меня нисходит озарение.

– Так ты знаменитость?

– Не здесь. – Хавьер лежит на боку, подперев голову ладонью. Он великолепен в своей наготе, и у меня мелькает забавная мысль: а вдруг сейчас кто-то смотрит сюда из офисных зданий и видит со спины его могучую фигуру?

– Значит, где-то ты все же знаменит? – широко улыбаюсь я.

– Ну, может быть, немного. Мои песни знают в испаноязычных странах.

Его слова медленно оседают в моем сознании, но, как ни странно, нервничать меня не заставляют, а, напротив, гасят мое беспокойство. Если он звезда большой величины, значит, я для него – всего лишь развлечение, как и он для меня.

– Ладно, уговорил. В следующий раз послушаю не одну, а несколько твоих песен.

Пальцем он обводит мой пупок.

– Сегодня вечером придешь?

Я приподнимаюсь в постели, толкаю его на спину и, упираясь ладонями в его плечи, распластываюсь на нем, как глазурь на торте.