Когда Ницше плакал

«Ну же, Фридрих, я жду! – Он потер грудь, глубоко дыша. – Это напряжение здесь, в груди, нарастает с каждой минутой. Скоро будет взрыв. Я не могу избавиться от него. Скажите, с чего мне стоит начать? Как я могу найти смысл, который я сам от себя и спрятал?»

«Не пытайтесь ничего обнаружить, не пытайтесь ничего решить! – отозвался в ответ Ницше, не отрываясь от своего занятия. – Это моя забота. От вас требуется только лишь „прочистка дымоходов“. Расскажите, что значит для вас Берта».

«Разве я недостаточно много говорил о ней все это время? Мне что, опять нужно ковыряться во всех этих мыслях о Берте? Вы уже слышали все: как я касаюсь ее, как раздеваю, ласкаю ее, как горит мой дом, как огонь не щадит никого, как мы, влюбленные, бежим в Америку. Вы действительно хотите послушать еще раз эту чушь?» – Брейер резко вскочил и начал ходить взад-вперед за спиной Ницше.

Голос Ницше остался спокойным и размеренным:

«Меня особенно интригует упорство, которым характеризуется ваша одержимость. Словно рачок, прицепившийся к скале. Йозеф, разве нам не под силу оторвать ее на мгновение и заглянуть внутрь? Говорю вам, начинайте „чистить дымоход“. Попытайтесь выскрести из него ответ на такой вот вопрос: какова была бы жизнь – ваша жизнь – без Берты? Просто говорите. Не пытайтесь говорить умные, осмысленные вещи, не заботьтесь даже о том, как строить предложения. Рассказывайте все, что приходит вам в голову!»

«Я не могу. Я взвинчен, я как сжатая пружина».

«Прекратите носиться по комнате. Закройте глаза и попытайтесь описать, что вы видите под вашими веками. Пусть мысли текут, как им хочется, – не пытайтесь взять их под контроль».

Брейер остановился за спиной Ницше и схватился за спинку его стула. Его глаза были закрыты, он покачивался взад-вперед, как его отец во время молитвы, и начал медленно бормотать:

«Жизнь без Берты – угольно-черная жизнь, бесцветная – кронциркули – шкалы – мраморные надгробные камни – все решено, раз и навсегда – я буду здесь – вы всегда сможете меня здесь найти – всегда! Прямо здесь, на этом самом месте, с этим врачебным саквояжем, в этой одежде, и это лицо, которое день за днем будет все темнее и мрачнее».

Брейер сделал глубокий вдох. Он уже немного успокоился и вернулся на стул. «Жизнь без Берты? – Что еще? – Я ученый, а наука бесцветна. В науке можно только работать,

не стоит пытаться жить ею. Мне нужны чудеса. Вот что Берта значит для меня, страсть и волшебство. Жизнь без страсти – кто бы вынес такую жизнь? – Его глаза внезапно распахнулись: – А вы смогли бы? Кто-нибудь смог?»

«Пожалуйста, „прочистите дымоход“ на предмет страсти и жизни», – подтолкнул его Ницше.

«Одна из моих пациенток – повивальная бабка, – продолжал Брейер. – Она старая, высохшая, морщинистая, одинокая. Сердце барахлит. Но она так страстно любит жизнь. Однажды я спросил у нее, откуда берется эта страсть. Она ответила, что причина тому – момент между тем, как поднимаешь в воздух молчащего новорожденного, и тем, как шлепаешь его, чтобы он задышал. Она сказала, что причастность к этому моменту, к этой тайне, разделяющей существование и забвение, обновляет ее».

«А вы,

Йозеф?»

«Я как эта повивальная бабка! Я хочу приблизиться к тайне. Моя страсть к Берте неестественна, она сверхъестественна, я знаю это, но мне нужна магия. Я не могу жить черно-белой жизнью».

«Всем нам нужна страсть, Йозеф, – отозвался Ницше. – Страсть дионисиев – это и есть жизнь. Но разве страсть непременно должна быть волшебной и унизительной? Разве не можем мы найти способ стать хозяином страсти?

Я хочу рассказать вам о буддийском монахе, которого я встретил в прошлом году в Энгадине. Он живет очень просто. Половину времени, когда он бодрствует, он проводит в медитации и может не общаться ни с кем неделями. Его пища проста, он ест один раз в день, ест то, что ему подают, случается, только яблоко. Он медитирует на это яблоко, пока оно не станет хрустящим взрывом цвета и сока. К концу дня он страстно мечтает о своей еде. То есть, Йозеф, мы не должны отказываться от страсти. Но мы должны изменить обстоятельства страсти».

Брейер кивнул.

«Продолжайте, – поторопил его Ницше. – „Чистите дымоходы“ о Берте – что она значит для вас».

Брейер закрыл глаза: «Я вижу, как убегаю с ней. Убегаю прочь. Берта – это избавление, побег. Чреватый опасностями побег!»

«То есть?»

«Берта – это опасность. Пока я не знал ее, я жил по правилам. Теперь я проверяю на прочность границы этих правил, – может, именно об этом говорила эта повивальная бабка. Я думаю о том, чтобы разрушить свою жизнь, пожертвовать карьерой, изменить жене, потерять семью, эмигрировать, начать новую жизнь с Бертой. – Брейер легонько стукнул себя по голове. – Идиот! Идиот! Я знаю, что никогда не сделаю этого!»

«Но есть что-то заманчивое в этой прогулке по краю?»