Когда Ницше плакал

Время для прикладной философии еще не пришло. Но сколько еще ждать? Пятьдесят лет, сто? Придет время, когда люди перестанут испытывать такой страх перед знанием, не будут за вывеской «нравственный закон» прятать слабость, обретут смелость сорвать оковы «ты должен». Вот тогда у людей проснется аппетит к моей жизненной философии. Вот тогда люди захотят, чтобы я показал им путь к честной жизни, жизни неверия и открытий. Жизни преодоления. Или страсти преодоления. А есть ли желание более страстное, чем желание подчиниться?

Я знаю и другие песни, которые должны быть спеты. Мозг мой носит мелодии, словно плод, а Заратустра все громче взывает ко мне. Я не техник. Но я должен взяться за работу и обозначить все темные аллеи и освещенные проспекты.

Сегодня наша работа пошла вдруг по принципиально новому курсу. А причина? Идея смысла против идеи «первопричины»!

Две недели назад Йозеф рассказал мне, как лечил каждый из симптомов Берты посредством определения его первопричины. Например, она боялась пить воду. Он вылечил ее, заставив вспомнить, как однажды, она увидела, что ее горничная позволяет собаке лакать воду из ее стакана. С самого начала я скептически отнесся к этой истории, сейчас скептицизм только усилился. Вид собаки, лакающей воду из стакана, неприятен? Для некоторых – да! Невыносим? Вряд ли! Причина истерии? Невероятно!

Нет, это не было «первопричиной», но проявлением – некоего глубинного устойчивого Angst

! Вот почему метод Йозефа давал столь недолговременные результаты.

Мы должны обратиться к смыслу. Симптом есть не что иное, как посланник, приносящий новость о том, что Angst вырывается из самой глубины души! Мысли о бренности сущего, о смерти бога, одиночестве, цели, свободе – эти мысли, всю жизнь продержанные под замком, теперь рвут свои путы и стучатся в двери и окна сознания. Они требуют к себе внимания. Они хотят, чтобы их не только услышали, но и пережили.

Достоевский пишет, что о некоторых вещах нельзя говорить ни с кем, только с друзьями; иные вещи нельзя рассказывать даже друзьям; и, наконец, есть вещи, о которых нельзя рассказывать даже себе. Вне всякого сомнения, именно то, в чем Йозеф никогда не признавался даже себе, сейчас прорывается в нем.