Когда Ницше плакал

В самом деле, Йозеф, вы сами ссылались на бессознательное вчера, когда говорили о проникновении в сны Берты. Как вы сказали – что вы получили возможность войти в самые потаенные покои, в это святилище, в котором ничто не подвластно тлению? Если ваш образ будет вечно жить в ее памяти, где же он будет прятаться в то время, как она думает о другом? Вне всякого сомнения, должен быть предусмотрен вместительный резервуар для неосознаваемых воспоминаний».

В этот момент они наткнулись на маленькую группку скорбящих, сгрудившихся вокруг навеса, закрывающего свежевыкопанную могилу. Четверо крепких кладбищенских работников на толстых канатах опустили гроб вниз, и теперь скорбящие, и стар и млад, выстроились в очередь, чтобы бросить пригоршню земли на гроб. Несколько минут Брейер и Ницше шли молча, вдыхая влажный кисло-сладкий запах свежевскопанной земли. Они подошли к развилке. Брейер коснулся руки Ницше, показывая, что им надо свернуть вправо.

«Что касается неосознаваемых воспоминаний, – подытожил Брейер, когда они уже не могли слышать стук песка по деревянной крышке гроба, – я полностью с вами согласен. На самом деле, использование гипноза в работе с Бертой принесло много доказательств их существования. Но, Фридрих, на что это вы намекаете? Неужели на то, что я люблю Берту потому, что она носит имя моей матери?»

«Не находите ли вы странным, Йозеф, что несмотря на то, что мы много часов провели в разговорах о Берте, но только сейчас вы говорите мне, что вашу мать звали так же?»

«Я не скрывал это от вас. Я просто никогда не связывал мать и Берту. Даже теперь мне это кажется натянутым и надуманным. Для меня Берта – это Берта Паппенгейм. Я никогда не думал о матери. Ее образ никогда не возникал в моей голове».

«Однако всю свою жизнь вы приносите цветы на ее могилу».

«Это наш семейный участок!»

Брейер понимал, что он был слишком упрям, но, тем не менее, был настроен говорить всю правду. Он почувствовал восхищение упорством, с которым Ницше, не жалуясь и не сдаваясь, несмотря ни на что проводит свое психологическое дознание.

«Вчера мы проработали все возможные значения Берты. Прочистка ваших дымоходов принесла множество плодов – воспоминаний. Как могло получиться так, что имя вашей матери ни разу не пришло в вашу голову?»

«Откуда мне знать? Неосознаваемые воспоминания не подвластны контролю моего сознания. Я не знаю, где они хранятся. У них своя жизнь. Я могу говорить только о том, что реально. А Берта qua (в качестве) Берты – это самое реальное, что было в моей жизни».

«Но, Йозеф, в этом-то и дело. Разве не поняли мы с вами вчера, что ваши с Бертой отношения нереальны, что это иллюзия, сотканная из образов, стремлений и тоски, которая не имеет ровным счетом никакого отношения к истинной Берте?

Вчера мы выяснили, что фантазии о Берте защищают вас от будущего, от страха старения, смерти, забвения. Сегодня я понимаю, что ваше видение Берты искажено призраками прошлого. Йозеф, реально лишь это самое мгновение. В конце концов, в такой момент человек ощущает только себя в настоящем. Берта нереальна. Она всего лишь фантом, который приходит из прошлого и из будущего».

Брейер никогда не видел Ницше таким уверенным – полностью уверенным в каждом слове.

«Давайте посмотрим на это с другой стороны, – продолжал он. – Вы полагаете, что вы с Бертой играете в интимную игру на двоих – это самые близкие, самые сокровенные отношения, какие только можно представить. Так ли это?» Брейер кивнул.

«Но, – сочувственно произнес Ницше, – я уверен, что между вами с Бертой не существует никаких близких отношений. Я уверен, что проблема с одержимостью будет решена, когда вы сможете ответить на один основополагающий вопрос: «Сколько человек включены в ваши отношения?»

Невдалеке их ждал фиакр. Они забрались в салон, и Брейер приказал Фишману отвезти их в Simmeringer Haide.

Брейер спросил у Ницше: «Я не понял, о чем ты, Фридрих».

«Несомненно, вы видите, что вы с Бертой не вдвоем, не тет-а-тет. Вы с ней никогда не остаетесь наедине. В вашей фантазии есть и другие действующие лица: женщины-красавицы, дарующие искупление; мужчины без лиц, которых вам предстоит победить во имя Берты;

Берта Брейер, ваша мать; десятилетняя девочка с полной обожания улыбкой. Если мы все поняли, Йозеф, то ваша одержимость Бертой не связана с Бертой!»

Брейер кивнул и погрузился в глубокую задумчивость. Ницше тоже не произносил ни слова и смотрел в окно – следил за последними футами дороги. Когда они выбрались из салона, Брейер попросил Фишмана забрать их через час.

Солнце уже спряталось за огромной серо-стального цвета тучей, и мужчинам приходилось преодолевать сопротивление ледяного ветра, который только вчера бушевал в русских степях. Они застегнули свои пальто на все пуговицы и ускорили шаг. Первым заговорил Ницше.