Когда Ницше плакал

Брейер кивнул, и Макс наполнил его стакан. Несмотря на то что благосостояние семьи Олтманов зиждилось на торговле винами, эти стаканчики со сливовицей были единственным алкоголем, который мужчины употребляли.

«Макс, ну послушай меня. Представь, что у тебя есть пациент с… Макс, ты не слушаешь, ты головой вертишь».

«Да слушаю я, слушаю», — настаивал Макс.

«Например, у тебя есть пациент с увеличенной простатой и полностью закупоренной уретрой, — продолжал Брейер. — У него задержание мочи, обратное почечное давление повышается, начинается отравление мочой, но при всем при этом он отвергает любую помощь. Почему? Может, у него старческий маразм. Может, твои инструменты, твои катетеры и этот лоток со стальными зондами пугают его больше, чем уремия. Может, у него психоз и он думает, что ты собираешься его кастрировать. И что тогда? Что ты будешь делать?»

«Двадцать лет работаю, — ответил Макс, — с таким никогда не сталкивался».

«Но мог бы… Я привожу это в пример, чтобы ты понял. Если бы такое случилось, что бы ты сделал?»

«Это надо решать его семье, а не мне».

«Макс, да ну тебя, ты уходишь от ответа! Представь себе, что у него нет семьи».

«Откуда я знаю! Что они там делают в психиатрических лечебницах: связать его, дать наркоз, ввести катетер, попытаться расширить уретру при помощи зондов».

«Каждый день? Связывать его и вводить катетер? Ладно тебе, Макс, ты его за неделю угробишь! Нет, ты бы попытался изменить его отношение к тебе и к лечению. То же самое и с детьми. Разве хоть какой-нибудь ребенок хочет, чтобы его лечили?»

Макс проигнорировал замечание Брейера. «Еще ты говорил, что собираешься его госпитализировать и разговаривать с ним каждый день, — Йозеф, да сколько же это займет времени! Разве он заслуживает, чтобы ты тратил на него столько времени?»

Когда Брейер объяснил, что его пациент беден и что он планирует воспользоваться принадлежащими семье койками и лечить его бесплатно, Макс совсем озаботился.

«Йозеф, ты начинаешь меня беспокоить. Я тебе честно скажу. Ты меня всерьез беспокоишь. Из-за того, что с тобой поговорила какая-то русская девушка, которую ты знать не знаешь, ты собираешься лечить сумасшедшего, который не хочет, чтобы его лечили, от заболевания, наличие которого он отрицает. А теперь ты заявляешь, что будешь делать это бесплатно. Скажи мне, — Макс наставил указующий перст на Брейера, — кто из вас более безумен, ты или он?»

«Я тебе скажу, что есть безумие, Макс! Ненормально то, что ты постоянно думаешь о деньгах. Приданое Матильды лежит в банке, на него набегают проценты. А потом, когда каждый из нас получит свою долю наследства Олтманов, мы с тобой будем купаться в деньгах. Я не могу начать тратить все деньги, весь свой доход, а у тебя, насколько я знаю, денег еще больше, чем у меня. Так зачем говорить о деньгах? Зачем беспокоиться о том, может ли такой-то пациент мне заплатить? Иногда, Макс, ты ничего, кроме денег, не видишь».

«Ну ладно, забудем о деньгах. Может, ты и прав. Иногда я не понимаю, зачем я работаю, зачем я вообще беру с пациентов деньги. Но, слава богу, нас никто не слышит. Они бы решили, что мы с тобой оба с ума сошли! Ты собираешься доедать свой штрудель?»

Брейер покачал головой, Макс взял его тарелку, и пирожное перекочевало к нему.

«Но, Йозеф, это не медицина! Пациенты, с которыми ты работаешь — этот профессор — что у него? Какой диагноз можно поставить? Рак гордости? Эта девица Паппенгейм, которая боялась пить воду, не она ли вдруг разучивалась говорить по-немецки, только по-английски? И каждый день у нее парализовало что-нибудь новенькое? А тот паренек, который решил, что он сын императора, а та старая леди, которая боялась выходить из комнаты? Безумие! Ты получал самую лучшую в Вене подготовку не для того, чтобы работать с безумием!»

Заглотив в один присест брейеровский штрудель и запив его вторым стаканом сливовицы, Макс подытожил: «Ты самый лучший диагност в Вене. В этом городе никто лучше тебя не разбирается в заболеваниях дыхательной системы или вестибулярного аппарата. Всем известны твои исследования! Запомни мои слова — когда-нибудь им придется пригласить тебя в Национальную Академию. Если бы ты не был евреем, ты бы уже был профессором, это все знают. Но если ты и дальше будешь лечить этих сумасшедших, что будет с твоей репутацией? Антисемиты будут говорить: „Смотрите, смотрите,

 — Макс потрясал пальцем в воздухе. — Вот почему! Вот почему он так и не стал профессором медицины. Он не в порядке, у него не все дома“».

«Макс, давай сыграем в шахматы. — Брейер распахнул коробку и раздраженно вытряхнул фигуры на доску. — Я сегодня сказал тебе, что хочу с тобой поговорить, потому что я расстроен, и вот как ты мне помогаешь! Я сумасшедший, мои пациенты сумасшедшие, и мне всех их надо вышвырнуть за дверь. Я разрушаю свою репутацию, я должен вцепляться в каждый форинт, хотя он мне не нужен…»

«Нет, нет, я взял назад все свои слова о деньгах!»

«Разве так помогают? Ты не слышишь, о чем я прошу тебя».