Когда охотник становится жертвой

Хорошая новость приходит к ней сразу по прилёту. Едва она успевает сойти с трапа, ей звонит риэлтор. Квартира продана. У неё есть двадцать тысяч. Стоимость страшно занижена, но что ещё ждать от тесного жилья над выгоревшей до тла забегаловкой? Заехать в агентство, подписать бумаги, взять чек и выдохнуть — на первое время хватит, и пусть большая часть уйдёт на медицинское обслуживание. Нужно выбрать приличную клинику — получить осложнения или лишиться возможности иметь детей в будущем (а ведь оно вдруг появилось, это будущее!) Кали до дрожи страшно.

В юности она мечтала, что однажды выйдет замуж и родит двоих, троих детей. Заведёт собаку. Купит и обустроит дом с лужайкой. Откроет бар или ресторан. Из этого списка сбылся только бар, а теперь ещё и ребёнок, на всё остальное у вселенной не хватило ресурсов. Или всего остального Кали не заслужила. Ожидая своего времени в клинике, Кали смотрит на улыбающихся женщин с круглыми животами, на заплаканные лица тех, у кого ничего не вышло. Она чувствует горечь и сожаление. Всё могло быть иначе. У них с Кайлом всё могло быть иначе, если бы он не поторопился. Но он никогда не позволил бы ей сделать этот шаг, никогда бы не простил ей Вегас, как никогда не простил бы ей аборт — решение, которое она приняла единолично. Ничего бы не получилось. Жалеть не о чем. Сомневаться не в чем.

Когда её приглашают на осмотр, Кали не может заставить себя встать с дивана. Ладони вспотели, страницы глянцевого журнала, который она листала на автомате, не видя букв, липнут к ним, грозя порваться. Кали боится боли, боится вмешательства, по-детски боится врача, белых халатов и запаха анестетика, боится, что анестезия вообще не подействует. Кали подписывает согласие, где сказано о вероятности осложнения, о том, что она понимает это и не будет иметь претензий — Кали боится, что произойдёт и это. Вся она превращается в один сплошной липкий ком страха. Идёт, раздевается, ложится, отвечает на вопросы — как робот, бессознательно, стараясь отключиться от всего окружающего.

Она вздрагивает, когда полоска холодного геля ложится ей на живот, когда безликий специалист по диагностике начинает водить по коже датчиком, чтобы посмотреть состояние внутренних органов перед процедурой. Кали хочется плакать, ей кажется, что она чувствует протестующее шевеление, пусть этого и не может быть. Это ещё не ребёнок, это лишь сплетение тканей. Маленькое существо, которое отчаянно хочет жить, которое ни в чём не виновно. Которое зачато в любви…

— У вас в семье были двойни? — доктор внимательно смотрит на монитор, продолжая надавливать ей на живот. Кали поворачивает голову, но в мешанине из цветных пятен ничего не может разобрать.

— У отца ребёнка есть брат. Близнец, — выдыхает Кали, не слыша звука собственного голоса за грохотом крови в висках. Такие вопросы не задают просто так. Кали надеется, что доктор ошибается…

— Срок ещё очень маленький, но я могу с уверенностью сказать, что эмбрионов двое.

Эмбрионов двое. Этот сухой канцелярский отчёт падает на неё каменной глыбой, давит её к кушетке до ощутимой боли в спине. Становится так холодно, что тело покрывается мурашками и вздрагивает, словно от ударов тока. Кали хочется попросить выключить кондиционер, но она не может произнести ни слова, язык не слушается. Когда с неё убирают датчики, она садится, свешивает ноги; пытаясь вернуть тепло, обнимает себя — жалкую, растерянную, вздрагивающую. Двойня. Двойная ответственность. Двойное предательство. Двойное убийство.

— Вы не хотите подумать? Время ещё есть. — Кали молча качает головой. — Тогда проходите к операционному столу.

Кали поднимает взгляд, видит стальной блеск медицинских приборов — они похожи на инструменты для пыток.

— Мисс Рейес?

— Простите, мне нехорошо.

Кали выходит из кабинета едва ли не в одном лифчике. Она застёгивает пуговицы блузки уже в коридоре, мечется, судорожно пытаясь найти спасение в табличке с надписью «Дамская комната». Дернув ручку на себя, падает в острый, ледяной холод белоснежного кафеля и ряда до блеска начищенных раковин с зеркалами.

— Боже, зачем я это сделала? Зачем выпила эту чёртову таблетку? — из закрытой кабинки доносится сбивчивый женский голос и плач. Девушка явно говорит с кем-то по телефону и оттого не слышит, что в туалет вошёл кто-то ещё. — Врачи сказали, уже ничего нельзя сделать. Дэвид говорил, что мы поженимся, он найдёт работу получше, но я так злилась, так злилась! Я ведь хотела этого ребёнка, понимаешь, но мама сказала, пока я не закончу колледж… — девушка в кабинке часто и тяжело дышит, пытаясь задавить рыдания.