Когда отцовы усы еще были рыжими

Не выказав торопливости, она, в ответ на мой просительный жест, открыла дверь и, подозрительно оглядев участок, впустила меня. "Свет может только привлечь внимание", - сказала она. Я молчал, опешив от тропической жары, сразу объявшей меня после осенней прохлады, к которой успел привыкнуть, и она в темноте подтолкнула меня сквозь кактусы к громоздкому, как гора, дивану, а сама опустилась в качалку, не перестававшую с этого момента скрипеть. Передо мной, как я теперь разглядел, стоял котелок с дымящимся чаем. Я налил себе полную чашку и с закрытыми глазами погрузился в сладкий дурман, навеваемый не только ароматом чая, но и сознанием, что его заварила рука Кактеи.

"Речь идет, - раздраженно произнес в темноте ее голос, - о подарке ко дню рождения". Понадобилось некоторое время, чтобы до меня дошло: она имеет в виду кактусовый отросток. "Весьма оригинально", - пробормотал я и попытался в мерцающем свете свечи представить себе сей предмет размером в детскую голову. "Ребенку", - сказала она с вызовом как отрезала, так что я вздрогнул. "А, так, значит, ребенку, - залепетал я, совсем растерявшись. Прекрасная идея". - "Прекрасная? - вскричала она с угрозой. - Гениальная, вы хотите сказать". Во мне шевельнулся протест. "Не знаю, право, - вставил я осторожно, - если иметь в виду, так сказать, символический смысл..." "А то какой же еще,- - прервала она меня грубо, - на таком круглом и колючем предмете ребенку лучше всего можно показать ежовую суть мира". Откашлявшись, я спросил, сколько же лет ребенку. "Вечность, - ответила она высокомерно, ибо в настоящий момент он еще не удосужился появиться на сей невзрачный свет". Тут я почувствовал, что кто-то тянет меня за ботинки, точнее за шнурок, их перевязывающий. С остановившимся дыханием скользнул рукой вдоль ноги и наткнулся на острые и подрагивающие иглы какого-то шарообразного предмета. От неожиданности я не удержался и вскрикнул.

"Это господин Кувалек, - спокойно произнесла в темноте Кактея. - У вас, наверное, земля осталась на ботинках, он прямо сам не свой, когда ее чует". Только напрягая все силы, мне удалось выдавить из себя что-то вроде вымученного смешка: ведь названный "господином Кувалеком" кактус, вздрагивавший, как живой, и проявлявший такой интерес к земле на подошвах, казался мне существом не вполне обычным. Потом только выяснилось, , что господином Кувалеком именовался еж, которому было препоручено истребление мышей в парнике. Летучих мышей здесь также водилось изрядно, что было заметно по тому, как то и дело щеки мои обдавало резкое дуновение. Близость Кактеи, должен признаться, повергла меня чуть ли не в лихорадку, производителем коей было мое неумолчно аплодирующее сердце. Однако ж усилием воли я взял себя в руки, и; как только уловил эхо зевка за скрипом качалки, немедленно поднялся, и стал откланиваться.

Мой уход, однако, был задержан некоторыми непредвиденными обстоятельствами. Выяснилось, что еж объел бечевки на обоих ботинках, так что я оказался в пренеприятной необходимости просить у Кактеи лыка, а потом был вынужден на ее глазах - ибо она зажгла свечу - снова привязывать мысы к подошвам. Лицо ее оставалось, правда, совершенно неподвижным. "Можете при случае снова заглянуть, коли появится охота, - пробурчала она на прощание. Не исключено, - добавила она почему-то с издевкой, открывая дверь и напряженно высматривая что-то в темноте, - что мне опять понадобится ваша помощь". Когда же я снова продирался сквозь заросли бузины, она прокричала вдогонку мне: "Да, скажите этой толстухе, пусть она поостережется в другой раз!" Метила, видно, в Хульду.

Но это еще не все. Запер я скрипучую от ржавчины калитку Кактеиного участка - и что же увидел перед собой? Пустой, но с ревущим, то есть рыдающим мотором Хульдин драндулет на обочине гравиевой дороги, что соединяет участки с городом. И хотя лыко на обуви предписывало мне медленную ходьбу, я припустился что было мочи.

23 сентября. Что это с цветочками-деточками? Если до сих пор они взирали пусть не слишком весело, но все-таки с привычным терпением со своих подоконников в комнату, то теперь вдруг за ночь все отвернулись и, свесившись, выглядывают во двор с таким видом, будто обнаружили там, у мусорной кучи, что-то чрезвычайно занимательное. Лишь Араукария осталась пряма, как свеча; опустив ветви, неотрывно, смотрит на меня. Не Хульдины ли все это проделки?