Когда отцовы усы еще были рыжими

Дядя Алучо очень встревожился. Я сперва не мог его понять, ведь вороны выразили и его мнение. Но уже через несколько дней выяснилось, что он был прав, беспокоясь за них. Кто-то прознал, что наших ворон собираются уничтожить при помощи пожарной команды.

Но дядя Алучо тоже не был человеком бездеятельным. Государственную службу охраны природы в тот же час стало лихорадить от телефонных жалоб, так что тамошние господа ничего другого не могли придумать, как сообщить вышестоящим инстанциям о то и дело всплывающем, тщательно обдуманном дядей Алучо названии вороньей колонии - "Народная святыня".

Наверху было решено послать проверочную комиссию, и когда она - в кожаных пальто и в дурнейшем настроении - шагала по дворцовому мосту, вся Шинкельплатц, на которой и росли платаны, была запружена добрыми четырьмя сотнями молчащих людей, которые ничего не делали, а только бессмысленно смотрели на расположенный напротив цейхгауз.

На комиссию это, особенно вкупе с молча сидящими над толпой бесчисленными воронами, произвело неизгладимое впечатление. Так или иначе, но уже спустя несколько часов приказ уничтожить ворон, учитывая мнение народа, был отменен.

Хотя отец давно предупреждал дядю Алучо, чтобы тот не совался в политику, он был безмерно горд своим успехом. Каким-то образом, однако, предупреждение отца все же оказалось ненапрасным. Ибо когда в последующие недели дядя Алучо попытался продолжить свою воронью рукопись, он не в состоянии был написать ни одной разумной строки. Точно проклятие тяготело над ним, он просто не мог найти свой прежний непринужденный тон.

Теперь дядя Алучо больше не нуждался во мне; но в сорок девятом году я еще раз побывал у него.

Он сидел в кухне на полу, обложившись своими научными трудами, и как раз углубился в чтение вороньей рукописи. Борода его спуталась и поседела, спина согнулась, но на нем снова был его отливающий голубизной стоячий воротник и галстук шнурочком.

Я несколько раз прочел ему рукопись вслух, она, по-видимому, ему еще нравилась. Потом он встал, взял бинокль, мы подошли к окну и поверх воронок и руин устремили взгляд на платаны.

Там, над убогими плошками из хвороста, сидели вороны и с брезгливым выражением клюва не сводили глаз с парка и площади, где несколько рабочих собирались устанавливать большого голубя из белого картона.

Дядя Алучо задумчиво смотрел на них.

- Когда я закончу свой труд о воронах, - сказал он, - я опять, уже гораздо подробнее, буду писать о сапсанах.

И верно, не прошло и трех недель, как на столе у него лежали начальные страницы новой научной работы. Они были исписаны аккуратным и подкупающе солидным почерком, а сверху дерзкими прямыми буквами стояло: "Голубь в рационе питания местных сапсанов".

ОБЛИК, ВНУШАЮЩИЙ ДОВЕРИЕ

Человек у двери снял шляпу.

- Пертс, - грустно представился он.

Я видел, что отец испугался. Наверно, решил, что господин Пертс страховой агент. Уж очень он со своим стоячим воротничком, черным костюмом, напомаженной головой и безукоризненным чаплинским котелком смахивал на страхового агента.

Но господин Пертс не собирался нас страховать, господин Пертс собирался морить клопов; это был тот самый Клопомор, которого недавно вызвала Фрида, потому что отец побоялся сам ему звонить.

Да и теперь видно было, как отцу все это неприятно.

- Да-да, входите, - сказал он и откашлялся. Господин Пертс не заставил себя упрашивать и вошел.

- Право же, - сказал отец, входя вместе с господином Пертсом в комнату, - мне это ужасно неприятно.

Господин Пертс сочувственно кивнул.

- И ведь это не мы их развели, - объяснял отец, - они пришли снизу от... от Шэлеров.

- Могу ли я присесть? - спросил господин Пертс.

- Ну разумеется, прошу вас, - сказал отец.

Господин Пертс не чинился. Стянув замшевые перчатки, сказал, что не следует впадать в ошибку, полагая, будто иметь клопов (отец вздрогнул) невесть какой грех перед самим собой. Он знавал одного господина, генерала в отставке, между прочим, человека в высшей степени почтенного, который буквально разрыдался, обнаружив у себя этих тварей. А был этот старый господин, как уже сказано, чистюля из чистюль.

- Да-да, - насилу выдавил отец, - но ведь в конце концов - клопы есть клопы.

- Не говорите так, - возразил господин Пертс, предостерегающе подняв свои белесые руки. - Мне известны случаи, когда применительно к клопам можно было бы говорить даже о складе их характера.

- Вы имеете в виду инстинкт, - задумчиво проговорил отец.

- Прошу прощения - характер, - настаивал господин Пертс.

- Да что вы!

- Представьте себе, - сказал господин Пертс.

- А мыши? - слабым голосом пролепетал отец. - С ними вы тоже боретесь, или...?

- Не только с мышами, - отвечал господин Пертс, заботливо сдунув пылинку с своего котелка. - Но и с крысами.

- С крысами? - переспросил отец.

- Да, - кивнул господин Пертс. - Обратите внимание на следующий знаменательный факт. Нужно было загазировать элеватор, что-то вроде...

- Простите, - перебил его отец, - за... что? простите?

- Загазировать, - повторил господин Пертс, - если их много, прибегают не к яду, а к газу. Отец облизал губы.

- Ага.