Когда отцовы усы еще были рыжими

Не дыша, я перегнулся через перила. Да, он сидел там. Сжавшись в комочек, он сидел на блестящей от мороза ивовой ветке и черными глазами-пуговицами следил за течением. Готовый к нападению остренький гарпун клюва лежал на ржаво-красной грудке, а спина у него была такой бриллиантовой голубизны, что глаза болели. В жизни я не видел птицы красивее, но у меня в голове не укладывалось, как он выдерживает здесь, в этой снежной пустыне. Вот он едва заметно подобрался, вытянул шейку и вдруг вниз головой бросился в воду, исчез и снова вынырнул, отряхиваясь, с крохотной рыбешкой в клюве и полетел, низко и совершенно прямо вдоль Преппе, сверкающий голубизною драгоценный камень.

- На запад, - вздохнул я, - в сторону Берлина. Отец втянул носом воздух.

- Он хотел сказать нам совсем другое.

- А что?

- Что и здесь можно выдержать.

Когда мы вернулись, в доме носился удивительно вкусный запах каплуна. За это время здесь воцарилось поистине праздничное настроение. По-моему, отец не ошибся, когда сказал, что в этом виноват прежде всего дантист Лединек; то и дело его смех громыхал по дому. Полковника он определил мастерить бумажные колпаки, для чего тот в жажде мести использовал репродукции из старых охотничьих журналов. Господин Янкель Фрейндлих дыроколом делал из цветных промокашек конфетти, а в кухне Рохус Фельгентрей при помощи молотка и топора разрубал бесконечно длинную свинцовую трубку на кусочки, которые можно будет расплавить в столовой ложке. Но дальше всего приготовления к Новому году зашли в столовой. Там граф Станислав и Хердмуте уже набрасывали серпантин на шеи птичьих чучел, и даже шаткие рога на голове лося были украшены.

Мы с отцом сели в сторонке; вдобавок ко всему еще так волнующе пахло жареным каплуном, что эта внезапная бурная деятельность в сравнении с ультиматумом старой баронессы показалась нам несколько зловещей.

Ровно в час во двор влетел барон верхом на лошади. Дверь свинарника приоткрылась, и оттуда выглянуло закутанное детское личико Свертлы; широко раскрытыми глазами смотрела она на барона.

- Ну, конечно, - огорченно сказал отец.

- Сегодня утром ты был настроен против нее, - заметил я, - а собственно, почему, ее упрекнуть, не в чем.

- Она - ребенок, - отвечал отец, - и к тому же очень работящий.

- Да, ну и что?

Сдвинув брови, отец жевал ус.

- Ничего не могу с собой поделать, старая дама понравилась мне больше.

- Послушай, - удивился я, - но какое же может быть сравнение...

От конюшни к нам шел барон, на ходу стягивая перчатки, ноги его еще кривились от долгого сидения в седле. Отец смотрел на него отсутствующим взглядом.

- В данный момент это самое подходящее сравнение, если вспомнить, что баронесса и Свертла единственные женщины, которые его здесь интересуют.

И тут под вопль "Ааааааа!" и под гром аплодисментов кухарка внесла жаркое. Это оказалась и вправду на редкость аппетитная, поджаристая птица, даже у отца блеснули глаза. Мы думали, что надо подождать барона. Но все уже сидели за столом. Тогда подсели и мы.

Рохус Фельгентрей, как биолог, взялся нарезать жаркое.

- А что, - обратился к нему отец, - вы теперь наверняка пересмотрите свою резолюцию недовольства?

- Как вам такое могло в голову прийти? - спросил Рохус Фельгентрей, не прекращая разрезать птицу.

Отец объяснил: он просто подумал, что рядом с таким свидетельством истинного гостеприимства, каким является этот каплун, все их жалобы могут выглядеть несколько странно.

- Странно, - нараспев повторил дантист Лединек, - странно здесь выглядит совсем другое.

- Да, - согласился отец, и его усы немножко оттопырились, что бывало в очень редких случаях, - здесь многое может показаться странным.

Возникла насыщенная электричеством пауза; лишь нож Рохуса Фельгентрея продолжал нежно резать жаркое.

- Например? - Дантист Лединек любезно наклонился вперед.

- Например, - сказал отец, - тот факт, что все вы здесь не подозреваете, как хорошо вам живется.

- Только еще недоставало, - скорбно произнес господин Янкель Фрейндлих, - чтобы вы нам доказывали, будто мы живем в раю.

Отец вздохнул.

- Не дай вам бог заметить это, лишь когда вас оттуда изгонят.

Распахнулась дверь, и так, словно теперь была его реплика, вошел барон. Его грушевидная голова все еще оставалась красной от верховой езды, а соломенно-желтый хохолок был примят войлочной шляпой. Тихонько позвякивая шпорами, он прошел к столу, сел, держусь очень прямо, на председательское место, поднял к потолку ничего не выражающий взгляд и выпил стакан минеральной воды. Потом сказал:

- Приятного аппетита!

Трапеза проходила в полном молчании. И нельзя было толком понять, связано это с замечанием отца или с тем, что каждый сосредоточился на каплуне. Барон его не ел. Он сложил руки под подбородком, поставив локти на стол, и рассеянно смотрел на пыльную, украшенную серпантином лосиную голову, которая с противоположной стены пустыми глазницами изучала комнату. То и дело барон отламывал кусочек подсушенного хлеба или прихлебывал из стакана минеральную воду.