Когда отцовы усы еще были рыжими

На полях рылись старухи в поисках оставшихся в бороздах картофелин. Мешки их были пусты.

Стаи ворон бросались навстречу порывам ветра. На окраине города дымили оружейные заводы.

Асфальт был скользким. По нему растекались радужные маслянистые пятна. В этих пятнах отражалось небо. Небо было серым.

ПИСЬМО ВОДИТЕЛЯ ТАКСИ ЕПИСКОПУ

Глубокоуважаемый господин дивизионный пастор!

Не сердитесь, что обращаюсь к Вам по Вашему старому званию, я слишком хорошо помню, как Вы в свое время неоднократно пытались вдохнуть в, нас боевой пыл, а мы, после очередного отдыха в тылу, проведенного не самым благочестивым образом, опустошенные и, уж конечно, не похожие на - как это тогда называлось - доблестных солдат Германии, стояли перед отправкой на линию фронта в колонне по трое у Вашей кафедры, сколоченной из ящиков для патронов. Длинноватое у меня получилось предложение, да и маловразумительное; но в нем сосредоточено все, что касается прошлого, и я надеюсь, Вы поймете меня правильно.

Вчера Вы взяли мою машину. Вам предстояло сделать доклад на открытой дискуссии в евангелистской консистории на тему "Христос перед выбором". А я всегда так поступаю, когда происходит что-то для меня интересное и это не слишком дорого и вообще не ерунда какая-нибудь - я имею в виду, если мне приходится туда кого-нибудь везти, то я тоже захожу и слушаю. Надо только успеть вернуться в машину, когда первые слушатели начнут расходиться.

Так вот, вчера я Вас вез. От консистории к Силезскому вокзалу. Через весь Берлин. Вы курили и читали газету. Узнал я Вас не сразу, прошло много времени, пока я понял, что это - Вы; я долго украдкой изучал отражение Вашего лица в зеркальце заднего обзора и в ветровом стекле; и в отражении через Ваше лицо несся разрушенный Берлин, господин пастор. Пока мы ехали, мне все представлялось, что я пишу Вам письмо, конечно, только мысленно, прямо на Вашем лице, маячившем в ветровом стекле. Нет, не старайтесь вспомнить, господин пастор; Майер или Шульце, Шмидт или Леман - какое значение имеет мое имя. С таким же успехом я мог быть Смитом, Дюбуа или Ивановым. Пожалуй, можете называть меня Икс, рядовой Икс, не все ли равно. Не Ваша же вина, что благословляли Вы нас тогда оптом. В конце концов Вам так было проще. Гораздо легче смотреть в глаза тысячам людей, чем одному. Ведь у тысяч - Вы это замечали? - глаз-то вовсе нет, у тысяч нет даже лиц, только тазы, овальные, бледно-серые, потертые, запыленные эмалированные тазы. А часто даже и этого нет. Часто видишь только шапки, шлемы, фуражки, пилотки, шляпы - а под ними тени, отрадные, благостные, многочисленные тени. Один человек - совсем не такой. Один опасен. У него есть глаза, лоб, щеки, уши. Один может задать вопрос. Один может сказать "нет". А тысячи - они никогда не скажут "нет". Они могут стоять по стойке смирно, маршировать, петь, бежать, поворачивать и ложиться по команде; а сказать "нет" они не могут. Сказать "нет" может всегда только один.

Но вернемся к главному; извините, что отвлекся. Вчера, во время дискуссии, Вы дрались, как лев, я восхищался Вами. Вы так разложили того умника, что просто мое почтение: действительно, вот так, с ходу, дать три разных толкования одной и той же заповеди - это кое-что значит. Конечно, Вы и сами знаете, как Вы умеете захватывать слушателей. Вы понимаете, что органные пасторали сейчас не в моде. Вы говорите языком современного человека, человека, живущего в руинах, потерявшего всякие иллюзии; человека... человека? Господи, сколько раз я повторил уже это слово; а ведь еще в самом начале своего письма, господин пастор, в самом его начале, хотел я Вас спросить: а говорите ли Вы вообще языком человека?

Конечно, нет, ответите Вы. В своей проповеди христова учения я говорю не на языке человека; ведь язык человека - это кровь, грех, разврат, мерзость. А язык Христа - это любовь, поклонение, прощение и святость. Господин дивизионный пастор, отдаю должное Вашему диалектическому уму. Но теперь давайте ненадолго отложим диалектику в сторону и будем честны. Взгляните на меня: у меня нет ничего, ни догматов, ни диалектики, я не прикрываюсь даже хоть каким-то мировоззрением. Я наг, каким меня создал тот, от чьего имени, как Вы пытаетесь всех убедить, вещаете Вы, каким был Адам в начале своей жизни и Каин - в конце, таким я и предстаю перед Вами. И спрашиваю. Спрашиваю Вас, господин дивизионный пастор: а не говорите ли Вы языком дьявола?