Когда падают листья...

Дарен и Шерен с нескрываемым любопытством наблюдали за этой сценой, не решаясь вмешиваться (потому что успели прочитать надпись на пакетике), а потом, когда женщина, придерживаясь за бок, вышла, все-таки заржали в голос, не обращая внимания на деланную укоризну во взгляде старика.

А к вечеру в город прибыл и Родзат. Выслушал краткий "отчет" Дара о "путешествии" до города под кружечку щедро разбавленной водой биры и всунул в руки мешочек, в котором уже радостно позвякивали стрибряники.

— Пересчитывать будешь?

Войник отрицательно покачал головой. Что он — дурак последний? Купец заслуги даровы оценил, а, соответственно, и обманывать не станет.

К слову, та женщина в тот же вечер родила свежего и крупного мальчонку. А счастливый отец бегал принимать поздравления от соседей в перерывах между приступами от "чудодейственного порошка", которые ему приходилось пережидать, сидя в сортире.

Это Дарену рассказал чуть ли не в голос хохочущий Шерен, когда тот вернулся из гостильни. Радость парня омрачала только боль от слишком сильных смеховых потуг.

— Ну, дедушка, ты даешь! — во второй раз оценил войник юмор лекаря, — не ожидал от тебя. Смотри уж, как бы мстить не пошел.

— Да ну, — лишь весело отмахнулся тот, — поделом ему. Скажет кому — засмеют, а так меня не тронет — побережется. Я ж его с детства знаю.

* * *

День выдался жарким без всякой меры и каким-то неприятным. Все валилось из рук. Сначала Велима расплескала молоко после утренней дойки, потом случайно во время стирки порвала штаны Борща, столь горячо любимые их хозяином, а после вообще умудрилась рассориться с его дочерьми, да так, что мачеха надавала обидных пощечин прямо на виду у половины весницы.

Веля бросила ей в лицо недоштопанные штаны мужа, убежала в старый дом на окраине селения и уже там дала волю слезам. Сидела, постыдно размазывая их грязными ладошками по щекам — и ничего с собой не могла поделать.

А под самой крышей летом свили себе гнезда трещатки, маленькие птички, размером с пол-ладони; желтые с серыми воротничками на грудках. Везет вот им, птицам! Куда хочешь, туда и летишь, ни от кого не завися…

Зима выдалась холодной и снежной в этом году. А за ней, как все вечное, прилетела на последних ледяных крыльях и весна. Плутовка унесла с собой весь снег, а заодно и покой девушки.

Велима со злостью терла глаза и щеки и судорожно всхлипывала. Вот на что ей этот дурацкий дар, когда и не защитишь им себя, и не повлияешь на судьбу? У Странников с Путниками — и то, больше Умений. А она? Что ей осталось? Смирно сидеть, дожидаясь часа, пока неверная Нородж соизволит взглянуть на свое неразумное дитя, или пока Эльга сплетет нити-дороги в одну колею?

Девушка укусила собственный кулак, чтобы рыданий не услышали в веснице. Вот хоть бы чуть, хоть бы немного припугнуть Борща с женой и его детьми — сразу бы легче стало! Так нет же: ей досталась Жизнь. И не напортачишь вовсе. Борщ еще сначала боялся ее, а потом осмелел, и руки стал распускать без причин: это не то сделала, туда не так посмотрела… Понял, значит, гад, что мелкая девчонка лишь сны видит, да обереги от болезней делает. И все.

— А вот и нет, не все! — отчаянно крикнула она.

Велима так увлеклась мыслями о том, где бы еще модно применить ее Умение, что прослушала отчетливые шаги на лестнице.

— Вот ты где, маленькая паршивка! А ну поди сюда!

Девочка затравленно зыркнула волчонком из-за сундука и забилась в угол.

— Не пойду!

— Ах ты тварь, змею пригрел! — распалялся Борщ, краснея. — Да как ты только посмела обидеть мать.

"И никакая она мне не мать!"

Но вслух сказала иное:

— Она первая начала!

— А Дубыня? Тоже первый?!

Сын отчима с утра подловил ее у колодца и полез задирать юбку. Девушка даже сама от себя такой прыти не ожидала: врезала под дых — и припустила через поле. Но, видно, гад этот нажалобился отцу, а ей теперь прятаться от выродка по темным углам.

Оправдываться было бесполезно.

— Отвечай!

Велима молчала.

— Ну, я тебя сейчас разговорю!

Гонял он ее по всему чердаку, пока подло не подставил подножку и не схватил за косу.

— Вот сейчас ты у меня получишь, — приговаривал Борщ, волоча за косу молча глотающую слезы девушку, — так получишь, что свет не мил станет!

Бить, конечно, ее не били (а то, еще чего доброго, дознаются в веснице), но на хлеб и воду посадили без малейших угрызений совести.

А на следующей неделе Вельку просто поставили перед фактом:

— Замуж выходишь. За сына Елимея. — проворчал отчим. — Чего опять глаза на мокром месте? Садись за станок и вышивай простынь, дурында.

Велимире только и оставалось что бессильно злиться или реветь в три ручья, будучи запертой в комнате. Сначала она предпочла первое, потом скатилась на второе, а уж после того, как слезы высохли, заработали мозги. Такое вот оно, женское племя.