Когда пал Херсонес

В Мангале, как называют в Константинополе арсенал, у ворот днем и ночью стояла неусыпная стража — там хранились оружие и всякого рода военные припасы. В низких помещениях со сводчатыми потолками пахло невыносимой для дыхания серой. Глухонемые рабы (им отрезали языки, чтобы они не могли выдать тайну ромеев врагам) толкли в огромных каменных ступах секретные составы, растирали на ручных мельницах селитру, доставляли сосуды с горной смолой. Лишенные в молодости языка, они здесь быстро глохли и не слышали грохота медных пестов о каменные ступы. Как в безмолвном аду, они готовили для василевса огонь Каллиника, а по ночам им не давал спать мучительный кашель, и жизнь их была недолговечной.

Куратор арсенала Игнатий Нарфик, армянин по происхождению, бледный человек с черной бородой и охрипшим от зловредных испарений голосом, даже ко мне относился с недоверием. Пуще всего он хранил тайну огня Каллиника. Но у меня был пропуск в арсенал, и, являясь туда по повелению василевса, я узнал этот состав. В него входит сера, селитра, древесный уголь и горная смола в строго определенных количествах. Достаточно на одно измерение нарушить пропорцию — и огонь уже не будет приносить вреда. Однако ни одного слова я не могу прибавить к сказанному.

Удостоверившись, что работы в Мангале идут полным ходом, я отправился к великому доместику, чтобы узнать, как обстоит дело относительно тех воинов, которых я должен был взять на корабли. Евсевий Маврокатакалон, обжора и стяжатель, медлил, вздыхал и жаловался на болезни.

— Поменьше бы думал о брюхе, — говорил я ему.

Но он отвечал, отдуваясь после еды, ковыряя в зубах зубочисткой из гусиного пера:

— Все будет во благовремении. Судьба наша в руках господа. Покров богородицы охранит нас вернее всех стен и кораблей.

Самые неприятные разговоры приходилось вести с Агафием — государственным казначеем, от которого во многом зависело получение денежных средств для нашего предприятия. В противоположность Евсевию, он был худ и суетлив. Этот способный на всякое зло интриган, возомнивший о своем уме и весьма завистливый человек, с низким недоброжелательством смотрел на мое возвышение и вредил при всяком удобном и неудобном случае. К счастью, василевс обратил в прах все его происки и сослал его на остров Хиос, когда обнаружилось, что отчеты государственной сокровищницы не соответствуют действительности. Принимал участие в подготовке экспедиции в Таврику также Исидор Антропон — логофет дрома, по своей должности ведавший сношениями с иностранными государствами и варварами, хотя он и был ничтожеством, — но с ним имел дело магистр Леонтий Хрисокефал, а не я.

У меня было достаточно забот и без логофета. Целыми днями я метался из Вуколеонфа в арсенал, из арсенала во дворец, а оттуда снова в порт, едва успевая проглотить кусок хлеба, как будто бы я был не патрикий, а простой поденщик. Василий мне говорил:

— Бей их жезлом! Сокруши их, но не медли!

Но однажды он сердито посмотрел на меня и постучал пальцем по мраморному столу.

— Мне известно о тебе… Читаешь стихи и диалоги Платона. Не до стихов теперь. Ногами растопчу риторику Демосфена и силлогизмы Аристотеля! Брошу в огонь легкомысленные произведения поэтов! Мне нужны воины, а не музы! Закрою школы, усмирю болтунов, но научу ромеев сражаться! Трусливых псов, возвращающихся на свою блевотину!

И я заушал, грозил ссылкой на острова или темницей, не зная покоя ни днем, ни ночью. Но иногда вдруг представлял на мгновение залу малахитовых колонн, сияющие глаза Анны — и останавливался, прерывая речь на полуслове.

— Что с тобой? — спрашивали меня.

— Ничего.

Люди многозначительно покашливали и переглядывались. Агафий уже шипел, нашептывал что-то влиятельным друзьям, — змея, ползущая у ног господина. Даже Никифор Ксифий, с которым я в те дни делил труды, по-дружески спросил меня:

— Что с тобою, патрикий? Странный ты человек! Муж, наделенный крепостью в мышцах и разумом, осыпанный милостями благочестивого, а презираешь радости жизни. Другие имеют жен, потомство, приобрели имения, а ты тратишь средства на переписку книг, как будто они могут заменить человеку земные блага. Почему ты не хочешь быть таким, как все?

— В книгах и есть настоящая жизнь.

Но Никифор неодобрительно относился к моему поведению.

— А вчера тебя опять видели с этим агарянином. Неприлично!

— С Сулейманом?

— С Сулейманом.

— В чем же дело?

— Что тебе надо от этого врага христиан?

— Мы беседовали с ним о путешествиях. Сулейман хорошо знает греческий язык, любит Аристотеля. Он рассказывал мне о Дамаске и Иерусалиме. Даже об Индии. Это — путешественник, астроном, любитель красивых вещей. Он как-то сказал мне, что мы плохие наследники Платона. Но на это я ответил, что мы, однако, блестяще разрешили проблему купола… Сулейман в юности совершил путешествие в страну шелка. Там живет странный народ, отличающийся необыкновенной вежливостью, и очень мудрый.

Ксифий смотрел на меня как на безумного.

— Все-таки он враг. Тебе лгут, а ты внимаешь подобным вещам, — сказал он, и я понял, что не стоит метать бисер перед свиньями.