Когда расцветут гладиолусы

Однажды в общежитии появился новый электрик. Он был худощав, красив, женат и слаб духом. Женщины кинулись выгребать из шкафов лучшие платья, тонкие чулки на широких резинках и растирать пальцами румяна на скулах. На него открылась настоящая охота: караулили у главного входа, заманивали в плотницкую и зазывали на кухню пообедать окрошкой и жареными окорочками. За него ругались и даже дрались у открытых окон, а потом долго курили и успокаивались, стряхивая пепел прямо на тротуар. Синие снежинки болезненно таяли на поцарапанных щеках, мерзли груди в расстегнутых мохеровых кофтах и поясницы, выпадающие из низких джинсов. Тем не менее, в один год от него родились трое очень похожих и очень красивых детей. А он продолжал возвращаться к ужину в свою квартиру…

Однажды Ольга подслушала разговор вахтерши и сельской бабки, гостившей у сына. Они сидели в холле в байковых халатах, одетых поверх ночных рубашек, и щелкали тыквенные семечки:

– Постыдились бы… Срамота. Бегают, как собаки во время течки, глаза б мои не видели! Подобное происходило у нас на швейной фабрике. В огромном цеху, рассчитанном на шестьдесят человек, работали только женщины. Неустроенные, одинокие, обделенные… Много молодых, выпускниц ПТУ, но еще больше засидевшихся в девках. Однажды прислали молодого наладчика, и все, как с ума сошли. Женщины стали намеренно выводить машинки из строя. Ломали иглы, жаловались на кривой шов, рвали приводной ремень и расшатывали винты, соединяющие части станины. И вот лезет наладчик под стол, а там расставленные ноги без трусов. Он проработал ровно три дня и сбежал, забыв трудовую книжку в отделе кадров.

Ольга закрывала уши, заходила в комнату, хватала с подоконника кастрюлю холодных макарон и ела их руками. Сил на то, чтобы разогреть на сковородке или приготовить что-то свежее, не было. Но она старалась не плакать, не жаловаться, повторяя про себя: «Еще немного, несколько недель, чуть больше месяца до окончания контракта».

И только раз позвонила в агентство, чтобы попросить подобрать ей другую семью. На что в трубке долго и холодно молчали, так что у нее посинели руки, а потом произнесли:

– Ольга, хочу напомнить, что вы подписали договор. Неустойка агентству будет составлять один среднемесячный заработок, а потом с первой зарплаты, как и положено, вы заплатите новых пятьдесят процентов. И, в конце концов, что вы за педагог, если не можете справиться с двумя пятилетними детьми? Как мы можем дальше с вами работать, если вы не профессионал? Мы просто обязаны будем передать вас по черным спискам, как неблагонадежную гувернантку.

– Но мне очень тяжело, и график изматывающий.

На другом конце провода весело засмеялись:

– Запомните, Ольга, нет плохих детей и плохих работ, есть только плохие, некомпетентные учителя.

И она продолжала каждое утро плестись на остановку, садиться в машину и грустно смотреть на независимые сосны в белых папахах и норы то ли зайцев, то ли барсуков. Копила деньги, помогала родителям, и те уже смогли поменять старые деревянные окна и пол. Потом у отца выпала и разбилась челюсть, у мамы – возобновились хронические проблемы с рукой, и нужен был хороший санаторий. Ольга осознавала, что этот лабиринт, построенный в трехмерном пространстве, словно по проекту Грега Брайта, еще больше затягивает внутрь. Родители продолжали усугублять ситуацию, повторяя, что из нищеты выхода нет, и отец, шепелявя из-за шатающейся челюсти, по многу раз цитировал Сократа:

– Чем меньше человеку нужно, тем ближе он к Богам.

Они подолгу сидели, обнявшись на кухне, грели по очереди чайник, прятали под столом дырявые носки, размачивали в кипятке галетное печенье и поучали:

– Нам, Оленька, разбогатеть не дано. Но бедность – не порок, а большое богатство превращает человека в собаку. Так что лучше так: скромно, честно и правильно. И недаром еще Аввакум в XVII веке говорил: «Богатому поклонись в пояс, а нищему – до земли».

Ольга слушала, доставала из пакета их любимый мягкий тиражный ирис, овсяные пряники и хваталась за веник, чтобы подмести принесенную из сарая солому. Она нашла себе еще одну подработку, и по субботам давала уроки музыки пожилой женщине из соседнего дома. Ученица только вышла на пенсию, ходила по квартире в валенках и безрукавке из овчины, постоянно дула на очки, учила ноты скрипичного и басового ключей, словно китайский алфавит, а потом подписывала их карандашом в хрестоматии за первый класс. По окончании занятий они пили малиновый чай из праздничного сервиза, ели вкусные французские эклеры и говорили о глупостях, предрассудках и чужих мыслях, проедающих наши мозги. Уютно тикали часы, пахло паркетной мастикой, и снег медленно ложился на подоконники, напоминая нежный неглазированный зефир. Только все равно денег не хватало, и Ольга продолжала думать о них день и ночь. Ее зарплата мгновенно исчезала, и опять не было возможности купить себе новое платье и те яблочные духи из глянцевого журнала.