Когда шатается трон

– Зарезать – пожалуйста, а ваше оружие в руки брать не будем.

– Да вы что? – театрально удивился Кавторанг. – Тогда я объявлю приговорённым амнистию, если они вас тут, прилюдно оприходуют. Думаю, они против не будут. Ребята вы гладкие, упитанные, не каждая баба такими формами похвастаться может, вон какие ряхи и задницы наели.

– А ответку за беспредел держать, когда на зону вернёшься, не боишься?

– А я не вернусь. Нет мне туда ходу. И вам тоже. Нам, как на фронте, или в землицу, или до полной и окончательной победы. Впрочем, у вас альтернатива есть: в «гарем» вас всегда примут.

Воры аж зубами заскрипели. Потому что видели тогда и теперь… Кавторанг – не начлаг и даже не кум, с ним не столкуешься, на испуг не возьмёшь, и на ножичек не насадишь, он сам кого хочешь напугает и в бараний рог скрутит.

– Ну, кто добровольно-принудительно?

– Я. – Из толпы, расталкивая воров плечами, выдвинулся парень.

– Как звать?

– Меченый.

– А если без кликух, если как положено?

– Тогда заключённый Рюмин-Задунайский, звать Илья, батюшку Владимиром кликали.

– Дворянская кровь и бабушка фрейлина?

– Точно так. И бабушка, и дедушка в палаты белокаменные вхожи были, с государем-императором знались и ручку ему лобызали.

– Заливаешь, поди?

– А может, и так. Что вам имя моё, когда я сам здесь перед вами со всеми своими гнилыми потрохами?

– Ссучился, – зло прошипел кто-то сзади.

– Лучше ссучиться, чем зашквариться. – Парень посмотрел на Кавтаранга. – Бери меня в свою команду. Ребята вы здесь, как я погляжу, серьёзные, на фраеров не похожи, бодягу не разводите – один хрен, не мытьём, так катаньем доломаете. – Он рванул картинно на груди рубаху. – Эх, прощай жизнь моя вольная, воровская! Был я в законе, а нынче под закон, как под паровоз попал… Банкуй, начальник, твоя взяла, давай сюда свою волыну, правый суд вершить.

Кавторанг вынул из кобуры пистолет, передёрнул затвор, загнав один патрон в ствол, выщелкнул, сбросил обойму.

– Не здесь – в тире. Всем… Слушай мою команду!

А дальше обычным порядком – подвал без окон с единственной железной дверью, дальняя стена, зашитая досками, мишени в рост и… люди. Живые.

И уже в тире была поставлена последняя точка. Вернее, многоточие… Дерьмовое дело, но уже привычное.

Вечером сели командиры по зэковской привычке на корточки, папироску по кругу пустили, хотя у каждого в кармане свои были. Убитых не вспоминали. Что было, уже прошло, у зэков каждый божий день соседи по нарам вперёд ногами из барака съезжают, по всем не наплачешься.

– Лихо ты, Кавторанг, умеешь с личным составом воспитательные беседы вести, – похвалил Партизан. – У меня, грешным делом, тоже коленки задрожали от твоего рыка. Где так глотку драть научился?

– Жизнь научила. Я ведь разного народа на передке повидал, и начальники случались, и блатные, и школьники вчерашние. Всех под один знаменатель приходилось подводить, гражданскую дурь вышибать. Мне солдаты нужны были, бойцы, а не шваль подзаборная. Но там проще было – за мной армия стояла, Верховный главнокомандующий, страна. Дело наше правое…

– И трибунал.

– И он, как без него. А за нами кто?.. Меня тоже иногда сомнения берут. А сомнения только кулаком или пулей выбить можно. Хотя в армии не так жёстко стелили, там близких за чужие грехи не притягивали. Хотел было Жуков приказ протолкнуть, чтобы родственники за предателей и дезертиров вплоть до высшей меры отвечали, да Сталин не дал, спросил: кто у станков стоять будет, кто победу ковать? Мало было Жукову солдатской крови, к солдатским матерям и сёстрам потянулся, хорошо, что не получилось.

– Шлёпнул бы его? – спросил Крюк.

– С превеликим удовольствием, и не промахнулся бы. Видел я, как он воевал, позиции фрицев трупами заваливая. Сам по ним в атаку бегал, так что под ногами чавкало и сапоги вязли. Вдарит мина, ты весь в кишках, требухе и гнили, падаешь на трупы и зарываешься, чтобы осколком не зацепило. В три слоя солдатики друг на друге лежали, а он новых по ним на убой гнал, говорил: «Ничего, бабы еще нарожают». Нельзя так воевать, умом надо, а не кнутом.

– Так и у нас кнут.

– Нам иначе нельзя. Одна слабая душонка отыщется – всех за собой потянет. Я ведь понимаю: перешагнули мы черту, обратно хода нет. Из списков живых нас вычеркнули, а к мёртвым пока не причислили. Кабы не близкие, не отцы и матери… Так что придётся верой и правдой… А остальное не нашего ума дело: я за свой окопчик отвечаю, ты за свой. А тот, кто нами командует, он высоко сидит, отсюда не видать. Но если что, выход всегда найдётся.

– Какой?

– На худой конец пулю в висок, и все дела. С мертвеца какой спрос?

– Будет спрос, – покачал головой Абвер. – И с живого, и с мёртвого.

Собравшиеся посмотрели на Абвера.

– Не дураки нас сюда загнали, понимают, что любой захочет родных спасти, свою жизнь добровольно перечеркнув. Не оставили нам лазейки: пуля в лоб приравнивается к предательству со всеми вытекающими последствиями. Не принадлежат нам наши жизни.

– Откуда знаешь?

– Знаю. И вам до сведения довожу, а вы бойцам в головы вбить должны.

– Вот суки!