Когда цветут камни

К утру стало морозить. Развеселившиеся днем подснежные ручьи умолкли, заглох нежный звон капелл. Перед рассветом послышался треск, частые щелчки, словно сотни ковалей и молотобойцев сбежались сюда к зимовью, и, помогая зиме укрепиться против наступающей весны, торопятся заковать в броню все, что грело и ласкало солнце в минувший день.

Мороз проник в барак лесорубов. Нюра Прудникова проснулась от холода: соседка по нарам стащила на себя ее одеяло. Проснувшись, Нюра возмутилась — почему не топится печка. Вон как все ежатся во сне, а дежурная лежит между спящими. Наверное, захворала. Ничего не поделаешь, придется самой вставать.

Встала Нюра и сразу поняла, почему печка не топится: дров ни полешка.

Всунула ноги в чьи-то валенки и отправилась за дровами. Но не тут-то было — мороз спайками льда приковал двери к порогу. Прижав локти к груди, девушка с размаху ударила плечом в дверь, и она распахнулась.

— Ох…

Нюра остолбенела: у порога, преграждая выход, лежал, как показалось ей, человек с отрубленной головой.

На прииске Нюру Прудникову знали как девушку бойкую, и она сама не считала себя трусихой. Ей ничего не стоило спуститься в темную заброшенную шахту, она не боялась ходить ночью по таежным тропам с одного прииска на другой. «Ее не испугаешь ни чертом, ни дьяволом», — говорили приискатели. Нюра побывала там, куда даже парни побаивались ходить. Ну, например: осенью ходила за кедровыми орехами на Соболиную гору, где сказывают, собираются все гадюки на свою змеиную свадьбу. Ходила туда часто и ни разу не встречала змеиных клубков.

Одним словом, бойкая девушка, В нее влюбился забойщик Коля Васильев: он прислал ей через своих товарищей письмо.

Нюра прочитала послание влюбленного своим подругам и отчеканила:

— Я ему не ровня, водиться с ним не буду. Молод еще, пусть подрастет.

И тогда же подумала: кончится война, тогда видно будет, а то еще влюблюсь, чего доброго, стану сохнуть и тосковать, как Варя Корюкова. Да и вообще-то, существует ли такая любовь на свете, о какой пишет Коля Васильев: «что приходит, когда ее не ждешь, и берет верх над сердцем и умом»? И, как всякая девушка, которой еще не довелось испытать на себе могучую силу любви, Нюра утверждала: такая любовь существует только в песнях, книгах и письмах…

«Атаман в юбке», — называли ее громатухинские женщины.

«Бойкущая, любого парня за пояс заткнет», — говорили о ней громатухинские мужчины.

И она не обижалась: «Пусть говорят, меня от этого не прибудет, не убудет, какая была, такая останусь».

Но сейчас Нюра растерялась: перед ней лежал голый, обезглавленный труп. Захлопнув дверь и спрятавшись за косяк, Нюра вся сжалась в комок.

— Девочки… — позвала она. Но никто не отозвался. — Ну, девочки, вставайте же! — позвала она громче и только теперь увидела, что дежурная не спит: прижавшись к подруге и затаив дыхание, она ждала, когда проснется «атаман в юбке» и постучит в стенку к отцу. — Ну вставайте же, я вам говорю!

И девушки начали подниматься.

— Одевайтесь, пойдемте к мужикам. Там что-то случилось. И не кричать, — предупредила их Нюра. Они прислушались: в дверь кто-то постучал, потом сильно, как лошадь копытами, затопал ногами.

Девушки затаились. Топот удалялся по дороге на перевал, в сторону Громатухи.

6

На перевале Семку встретила Матрена Корниловна.

— Куда ты помчался, Семен? — спросила она с таким видом, будто после вчерашней охоты между ними установилась дружба; иначе она не могла поступить — метнется Семка в сторону, гоняйся тогда за ним по насту, как кедровка за козлом.

Но шкодливый Семка принял это всерьез. Он убедил себя, что ему и в самом деле удалось напугать лесорубов, и они сейчас разбегутся по домам. Он уже и сам наполовину поверил в то, что у порога барака лежит не туша медведя, а обезглавленный человек.

И попытался напугать Матрену Корниловну:

— Беда там, Корниловна, беда!..

— Что за беда?

— Голову отрубили человеку топором. У порога лежит, сам своими глазами видел, истинный Христос…

Матрена Корниловна подумала о Захаре Прудникове: «Неужели он пустил в ход свой топор? И черт меня дернул оставить его там на ночь! Больной человек, горячий и нервный, ногу на фронте оставил. Кто-нибудь разозлил его — и он за топор… Тьфу! Что это я… такую возвожу на него напраслину. Может, это тот, за которым гоняюсь по горам и перевалам, замыслил что-нибудь бандитское, негодяй, и подкрался…»

Но, заметив, что округленные глаза Семки бегают, спокойно спросила:

— Еще что случилось?

— Больше ничего не заметил…

— Поворачивай!..

Семка втянул голову в плечи, замялся.

— Поворачивай, тебе говорю! — Она сняла централку с плеча и направила ствол на Семку. Семка послушно повернулся. «Бешеная баба, ей ничего не стоит и человека убить».

— Пощади, Корниловна, не стреляй…

— Не оглядывайся! — пригрозила Матрена Корниловна; она быстро повесила централку на плечо — по-охотничьи, вниз стволами, а то, чего доброго, еще встретится Фрол Максимович, и тогда прощай ружье — тут же отберет. Потом вызовет на партком, и выкладывай партбилет: разве можно под ружьем возвращать человека на лесозаготовки?