Когда ты исчез

Дорин и Кеннет… Как ни пытался я стать не таким, как люди, которые меня породили, в итоге стал только хуже.

8 июня, 15:10

— Какого хрена тебе надо? — насмешливо хмыкнул Кеннет.

Я не ответил. Уселся неподвижно, положил ладони на столешницу и взглянул на него без всякого страха.

— Ну? Что, извинений ждешь? Жди, жди, ни хрена не дождешься.

Кеннет Джаггер сидел за металлическим столом в комнате для посетителей тюрьмы Вормвуд-Скрабс, вызывающе скрестив на груди руки. Правда, для гонора у него уже не было причин, потому что с момента нашей последней встречи он изменился до неузнаваемости.

Безжалостный рак изгрыз ему кости и сожрал половину веса. Щеки впали, зубы от химиотерапии раскрошились до коричневых пеньков. Татуировки, некогда гордо темневшие на жилистых руках, теперь размазались и обвисли, потому что мышцы под ними сдулись. Имя Дорин с багряным сердцем затерялось под толстыми рубцами, будто он пытался срезать буквы лезвием. Глаза, которые некогда горели, требуя уважения, теперь потухли, потеряв всякую надежду.

— Не трать попусту мое время, — фыркнул он.

— Да, у тебя его немного осталось, — ответил я.

Кеннет бросил на меня такой взгляд, что в тринадцать лет я умер бы на месте.

— Спрашиваю в последний раз: зачем пришел?

Я пришел, чтобы узнать, как близко мое гнилое яблочко упало к трухлявому пню. Я потратил немало сил, пытаясь разорвать нашу биологическую связь, но в конце концов, как оказалось, ушел от него не очень далеко.

— Ну, и каково это — убить мою мать? — спросил я.

Кеннет ожидал чего угодно — только не такого вопроса. Я должен был спросить: «Почему ты это сделал?» или «Как ты мог?» — но не допытываться, что чувствуешь, когда отнимаешь у человека жизнь.

— Это была самооборона, — ответил он наконец. — Сучка пыталась меня зарезать.

— Я о другом спрашиваю.

Кеннет нахмурился, не понимая, как вести себя с собственной кровью и плотью.

Пришлось повторить:

— Я хочу знать: каково это — убить мою мать?

— Зачем тебе?

— Просто хочу.

Выцветший прищуренный взгляд крепко сцепился с моим.

— Что с тобой случилось? — спросил он в ответ.

— Я тебя больше не боюсь.

— А надо бы…

Я покачал головой.

— Кеннет, посмотри на себя… Кому ты теперь опасен? Твое время прошло. Ты — жалкий умирающий старик, и запомнят тебя как последнюю шваль. А теперь, будь добр, ответь на мой вопрос. Каково это — убить мою мать?

Сперва Кеннет хорохорился и делал вид, будто по-прежнему герой. Однако угрюмой гримасы сдержать не смог. Краем глаза я глядел, как большая стрелка настенных часов дважды обошла циферблат по кругу, — и наконец он заговорил. Вся его бравада рассыпалась. Руки опустились, плечи поникли. Кеннет вдруг устал бороться и понял, что я единственный человек, которому есть до него дело. В определенной степени он был даже рад излить мне душу.

— Это самое мерзкое чувство на свете. А я в своей жизни натворил немало дерьма… — Кеннет откашлялся и поднял голову, перехватывая мой взгляд. — Ее будто убивал кто-то другой, а я стоял и смотрел со стороны, не вмешиваясь. Я ведь любил ее, но не мог удержать рядом. Она опять решила уйти к вам.

— Зачем?

— Жутко жалела, что тебя нет в ее жизни. Я сказал, чтобы она не смела ехать, но разве она меня послушала? Моя Дори никого не слушала… Взяла и начала паковать чемодан. — Глаза у него взмокли. — Я схватил ее за руку, а она вдруг заявила, что «и так потратила на меня слишком много времени». Я ударил ее, потом еще раз — и уже не сумел остановиться. Я не мог отдать ее тебе.

Я сидел молча, переваривая его слова. Злости к Кеннету я не испытывал — потому что и сам слишком много сил потратил на ненависть к женщине, с которой пытался построить свою жизнь и получить взамен хоть что-то. В какой-то степени я его даже понимал.

— Спасибо, — сказал я в итоге. — Я кое-что тебе принес.

Я огляделся: не смотрит ли охрана, закатал рукав рубашки, снял часы, которые когда-то подарила мне Дорин, и положил на стол перед Кеннетом.

Тот прикрыл их рукой.

— Забери.

— Они мне не нужны.

— Она ведь тебе их купила, да?

— Нет, я их сам достал.

Наверное, имелось в виду, украл.

— И она, не спросив тебя, отдала мне?

Кеннет опустил голову и отвернулся. Кажется, я неправильно его понял.

— Ты сам пожелал, чтобы она мне их отдала? — удивился я. — Ты ведь терпеть меня не мог! Хотел, чтобы она от меня избавилась.

— Я не хотел ребенка, чтобы тот не стал таким же, как я. Что я мог предложить сыну? Ты — единственное, что у меня получилось хорошего.

Я помолчал: пусть недолго побудет в мире иллюзий. Потом заговорил снова:

— Кеннет, если б ты только знал, как ошибаешься…

Я перегнулся через стол, чтобы никто не слышал, и прошептал ему на ухо несколько слов. Кеннет хмуро и даже испуганно на меня уставился.

— Теперь ты знаешь, что «единственное в твоей жизни хорошее» — не просто точная копия отца. Твой сын намного хуже.

— Какая же ты тварь!.. — выдавил он.

— Яблочко от яблоньки… Оставь часы себе, пусть положат с тобой в могилу. И чем раньше, чем лучше.

Повернувшись к отцу спиной, я вышел.

КЭТРИН

Нортхэмптон, двадцать пять лет назад