Когда убьют – тогда и приходите

Ордынцев встал и смущенно откашлялся:

– Даже не знаю, что сказать, товарищи судьи… Много было сказано и против меня, и в мою пользу, я и сам, честно говоря, запутался. В начале я сказал, что не признаю себя виновным, а теперь понимаю, что все-таки виноват. Было время подняться в отделение, и не так уж я фантастически устал, как представил вам мой коллега. Я и правда доверял Любови Петровне как самому себе и действительно решил, что раз она меня не зовет, то все в порядке, наверх можно не ходить. В те минуты я колебался, не мог принять решение – брать больного в операционную или нет, проверял показатели, все надеялся, что обойдется… Короче говоря, переложил на Любовь Петровну свою ответственность, и это была страшная ошибка, стоившая ей жизни. Ну а какого наказания я за это достоин, решайте сами, тут ваша власть и ваша компетенция.

– Ну что, оправдаем? – воскликнул Бимиц, едва переступив порог совещательной комнаты. – Чего тянуть?

– Пожалуй, соглашусь, – Ирина украдкой взглянула на свои часики. Психиатр слишком долго разглагольствовал на свидетельском месте, и у нее оставалось совсем немного времени, чтобы успеть вовремя покормить Володю.

– А я категорически возражаю! – Кошкин строевым шагом прогулялся от двери до окна и обратно.

Ирина поморщилась. Ко всему прочему, она забыла перенести в совещательную комнату треугольный красно-белый пакетик, и теперь ей не выпить даже чаю с молоком для повышения лактации. Кошкин, гад, тормоз материнства и детства!

Она села за стол и сжала виски руками.

– Послушайте, но ведь врачи, я имею в виду настоящих докторов, а не рафинированных кафедральных работников, так вот, они считают Ордынцева невиновным.

– Это их дело.

– А вам не кажется, что стоит прислушаться к мнению людей, которые варятся в том же адском котле, что и наш подсудимый?

– Про адские котлы вы мне не рассказывайте, пожалуйста, я сам там был, – тихо сказал Кошкин, – военные врачи им не указ, видите ли, теперь… Да люди не просто работали на износ, не спали по трое суток, они под артобстрелами оперировали. Да если бы не доктора, меня бы сейчас не было в живых. Врач мог сказать: ах, я устал, пойду чайку хлебну, и все. И ваш покорный слуга кормил бы червей уже сорок с лишним лет.

– Но ведь теперь и правда не война…

– Где есть угроза жизни, там всегда война.

Бимиц сел за стол напротив Ирины и по-бабьи подпер щеку мощным кулаком. Воцарилось молчание, потому что и Ордынцева оправдать хотелось, и Кошкину по сути возразить было нечего.

Посидели, потом Ирина поднялась. В окне разливалось синее мартовское небо, с крыши, искрясь, быстро падала капель, машины, проезжая по глубоким весенним лужам, резали их, как корабли. Серые ноздреватые сугробы слезились, и на солнечной стороне уже показалась черная полоска земли. Лед на реке таял, тихо уходя под черную воду, а деревья нетерпеливо махали голыми ветками, освободившимися от тяжести снега.

Пора доставать резиновые сапоги и демисезонную одежду.

– Слушай, – сказал Бимиц у нее за спиной, – тебя спасли, а кого-то ведь не успели?

Кошкин вздохнул.

– Но ты же тогда понимал, что виноваты фашисты, а не врачи?

– Так точно.

– Тогда понимал, а теперь что изменилось? Убил-то эту женщину несчастную все-таки алкаш, а не Ордынцев.

Ирина обернулась. Кошкин сидел, насупясь, потом попросил у нее разрешения закурить. Не хотелось нюхать дым, но Ирина понадеялась, что с сигареткой военрук станет сговорчивее.

– Верно, – сказал он после глубокой затяжки, – алкаш…

Ирина почувствовала, как щеки внезапно залило краской стыда, и снова отвернулась к окну. Еще бы чуть-чуть, и в ее адрес можно было бы выплюнуть это презрительное слово. Было время, она едва не спилась и не просто подошла к краю пропасти, а уже упала туда, и только чудом ухватилась за край, и вылезла.

Алкоголизм – страшный бич, и редко какой процесс обходится без его упоминания. Алкоголик убил медсестру, на предыдущем суде важный свидетель страдал запоем… Пусть не на ровном месте спился, а из-за мучительного чувства вины, но ведь человек пошел за утешением не в церковь, а в винный магазин. После революции религию упразднили, а достойной замены ей так и не нашли, вот народ и топит свои высокие помыслы в стакане. Да-да, и она сама тоже чуть не утопила, поэтому знает, о чем говорит.