Когда улетают журавли

На почте Серега повеселел, увидев за барьерчиком черную как галчонок, худенькую девчушку, а не ее сменщицу, женщину средних лет, полную, с прической-стогом в два раза больше головы. Каждый раз, когда она, оформив ему перевод на имя матери, бралась за другой на три рубля, начинала презрительно ухмыляться. Серега догадывался, что причиной этой язвительной ухмылки была не только мизерность суммы перевода. И ему хотелось сказать ей что-нибудь обидное, злое, но он терялся, тем более, что она ухмылку свою не подтверждала словами. Зато, выскочив на улицу, «пускал пар».

— Зараза, расплылась что мешок!..

Но однажды она долго оглядывала его шевиотовый пиджак образца пятидесятых годов, длинные лацканы которого закрутились в трубку, показала на маленький прожог в борту.

— Дырка, — как-то обрадовалась она.

— Ну и што? — начал закипать Серега. — Я же твои дырки не считаю.

Радость на ее лице сменилась ехидством:

— А то: сперва бы штаны себе купил, а потом уж… Без твоего трояка там не обойдутся. Мир, глядите, он трояком укрепит! Штаны свои укрепи…

На этот раз Серега не выдержал:

— А у тебя крепкие штаны? Вот и сиди, а то когда-нибудь прижмут — полопаются. Пишешь? Ну и сиди, пиши и не щерься как кобыла.

Молчком швырнула квитанцию; стог волос затрясся, того гляди, свалится.

С тех пор он, увидев эту женщину за барьерчиком, переводы не делал, а приходил на почту на другой день, когда работала сменщица — вот эта черная девчонка.

…Девчонка куталась в цветастый шарф. Рукой, смуглой до черноты, быстро писала таким почерком, который Серега никогда бы не смог прочитать. Он удивлялся, как это люди разбирают такую писанину, и относился к ним со скрытой завистью и даже уважением.

— Здравствуй, дочка! — поприветствовал Серега.

Девчонка вскинула взгляд. Не глаза — глазищи.

Большие, темные, даже белки смуглые. Улыбнулась, не уменьшив глаз.

— По вашему приходу, Сергей Сапроныч, можно число и время сверять. — Голос у нее грудной, тихий.

«Чайком да конфетками, должно, питаешься, — подумал Серега, — к борщу родители не приучили».

— Так не ходил бы — нужда… Дай-ка две бланки. Ты что, захворала? — принимая бланки, участливо спросил Серега. — Ежисся что-то.

Девчонка почувствовала искренность Серегиного вопроса. Глаза — широкие двери открыты, и Сереге показалось, что он может войти через эти двери в загадочный и в то же время для него понятный мир.

— Да нет… Так, что-то зябну в тепле…

— А, это у меня бывало. Раньше… Кто обидит или там пакость подложит, я и сникну, под солнышком стыну, вроде тебя. А потом — нет, дай, думаю, этот… амутинет…

— Иммунитет, — поправила девушка.

— Во-во, обзавелся им… Как гвоздь теперя. Закаляюсь все время.

Почта была не в людном месте, да еще перед закрытием, поэтому посетителей не было, кроме Сереги да пожилой женщины, которая писала за столом письмо. Им никто не мешал разговаривать.

— А все потому — в чашку свою глядел, — продолжал Серега. — Все боялся: отолкнут от чашки — и скулил. А поднял глаза — вот она жись! Ну и понял: кой-кому и вправду чашку поднести надо, а кого и дубиной от нее гнать. Оно, конешно, все тоньше, сложней в жизни, это я примерно говорю…

Девушка слушала заинтересованно.

Серега сел за стол и, старательно выводя буквы, оформил два бланка: на одном матери — пятнадцать рублей, на другом написал адрес назначения, а вместо обратного — только город, профессию и фамилию. Отсчитал восемнадцать рублей с мелочью за переводы, получил квитанции. Уходить медлил.

— Ты это… зябнуть-то кончай. Тебе говорю. Зябликам и самим плохо, и людям от них пользы мало. Так что закаляйся. Слышишь? И — до свиданьица.

— Спасибо вам! — крикнула вслед ему девушка.

На улице уже светились фонари, и Серега заспешил и магазин, чтобы купить семье гостинцев:

«Так вроде ладно все, — итожил он на ходу. — Витька только… Да ничего, парень он головастый, вместе с ним и выправимся. За квартиру вот не заплатил».

В магазине Серега купил банку компота, кулек карамели, а для себя десять пачек папирос «Север» и бутылку плодово-ягодного вина местного производства. Аккуратно рассовал покупки по карманам и зашагал домой.

«За квартиру не заплатил, — подосадовал опять. — Завтра придется».

Без свидетелей

Пенсионер Кузьма Солдаткин сидел во дворе на лавочке, скучал. Делать нечего. Телевизор включать рано — еще часа два ждать. Газету зачитал до дыр, а книги он сроду в руки не брал. Поговорить не с кем — одни пацаны вокруг.

Лицо у Кузьмы гладкое, глаза голубые, надо лбом — седой хохолок. В молодости Кузьма был красив.

Из-за угла вывернулся Трофим Сучков. Тоже пенсионер. Весь он какой-то корявый, длинный, шатучий. Сучков под хмельком, карман оттянут бутылкой. Штаны и рубаха в гудроне, руки — тоже. Идет он с работы.

— Здраст, Кузьма Егор, — Сучков, когда выпивший, скрадывал слова. Кивнул на отложенную газету. — Все политикой… Все, значит, это?.. Хорошо в тенечке-то…

Душевный человек Сучков, а сегодня и вовсе у него хорошее настроение, и он каждому готов сказать что-нибудь хорошее, даже Солдаткину.