Когда вакханки безумны

На то, что я высплюсь в поезде, я и не надеялась — всю ночь меня колотила нервная дрожь. К тому же попался редкостный попутчик: ни одной секунды он не храпел одинаково — хрюканье сменялось бульканьем, нежное посвистывание внезапно обривалось отчаянным всхлыпом, затем вдруг начиналось что–то напоминавшее рычание водопроводного крана, а через неопределённую паузу, в течении которой у меня обрывалось от ожидания сердце, возникала соловьиная трель и снова секунда тишины, и снова что–нибудь новенькое. Меня трясло и ломало от этих упражнений слуха, особенно от того, что в неравномерно возникающих паузах я только–только успевала представить себе, как приезжаю, как мы встречаемся, но ничего не получалось увидеть до конца — проклятый храпун на верхней полке тут же выдавал такую руладу, что в один момент я не выдержала присев на койке, сквозь зубы в темноту спящего купе злобно процедила: «Убила бы!

Убила бы утюгом!» — почему–то вообразив себя его женой, В семь утра, когда проводник начал ходить по вагону и раздавать командировочным билеты, я уже одетая и умытая сидела у столика, а ночной мой недруг, спустившись ж. с верхней полки, оказался пыльным, одутловатым и грустным, — Я вам спать не давал — тоном полным раскаяния сказал он — Простите меня!

— Ну что вы. Ерунда — мы уже подъезжали к Москве, и я, в самом деле, не могла злиться.

— Ну как же, «ерунда», когда вы меня убить хотели и при том утюгом?., — в голосе его не было ни малейшей обиды, а только одна обречённость, будто он давно уже сжился с мыслью, что когда–нибудь кто–нибудь действительно тюкнет его, Мне стало страшно и смешно одновременно. Я только вытаращила глаза, но ничего не успела сказать, как он терпеливо объяснил:

— Понимаете, я ведь во сне всё слышу — всё до капельки, кроме своего храпа. Из–за этого и холост, но зато в домах отдыха…

Зато в домах отдыха с ним никто не хотел жить и его помещали отдельно в какой–нибудь бельевой.

Конечно, если бы по причине храпа ему бы дали двухкомнатную квартиру, он мог бы попробовать устроить личную жизнь…

Я рассказала о нём своей приятельнице, и мы очень смеялись, а в начале одиннадцатого такси подвезло меня к кооперативному дому на Большой Грузинской.

Москвичам повезло с их хаотичным городом — в самом центре они понастроили себе шикарных кооперативов, как–то даже внешне сообщив им дух исключительности, элитарности. Вероятно, благодаря тому, что стоит вот такой дом, а тут же, на расстоянии автомобильной стоянки, уходит в земля первым этажом, кособочится полугородское–полусельское строение, кишмя кишащее затрапезным московским народцем, и никак нельзя ошибиться в определении, тому или другому дому принадлежит сверкающий как в глазке калейдоскопа, разноцветный, переменчивый орнамент из «Жигулей», «Москвичей», «Волг» и, непременно, парочки иностранцев: «Вольво», «Мерседеса», пусть поплоше, но без них картина не полная. Москва пижонит, москвичи имеют пару брюк на двоих, но зато «визитные», а вместо рубашки носят на резиночках отдельно воротничок, отдельно манжеты…

Я нашла его подъезд, не даже не заглянула в него, а перейдя дорогу, присела на скамейку неподалеку от памятника Шота Руставелли; достала из сумки блокнот и написала записку: «Жду на бульваре у памятника. Спустись, пожалуйста». Огляделась и тут же увидела мальчика лет четырнадцати, который шел себе, руки в брюки.

— Молодой человек — я, наверняка, смутила его — не сможете ли вы уделить мне минут пять?..

Я подвела его к подъезду и осталась ждать тут же, а вовсе не у памятника, на лавочке, среди кустов густо, до дурноты пахнущей сирени. Покуда мальчик поднимался вверх на лифте, я поднималась вместе с ним, но вниз он поехал без меня — я осталась там, в квартире, и была не я, а он — не своё, а его бурное напряжение радости от того, что сижу здесь, внизу, чувствовала я. И нисколько не уди вилась, когда увидела мальчика, потому что, конечно же, он ждал меня в домашнем, в халате, наверное, сейчас он швыряет из шкафа рубашку, свитер, брюки, хватает, напяливает — когда торопишься, ни чего невозможно найти и всё из рук валится… Но мальчик подошёл и, как мне показалось, не только совсем перестав смущаться, а даже нагло и презрительно глядя на меня, сказал:

— Там нет никого, я сунул записку в дверь…

Он мог выйти в магазин и сейчас вернётся. От нетерпения не было сил усидеть на месте, и я ходила и ходила взад и вперёд по до рожке от подъезда до детской песочницы и обратно. Мимо шли какие–то люди, и я не замечала их вовсе до тех пор, пока неожиданно не услышала оклик:

— Дама, умоляю вас! — я оглянулась и увидела пожилую женщину в кокетливой и вполне допотопной шляпке — Умоляю, скажите, что у вас за духи?!

— Это французские…

— Я понимаю! Но я прохожу мимо вас третий раз и не могу определить! Это не «Клема», и не «Фиджи», и не …. Я знаю все, что у нас продавались…

— Нет, мне подарили их; это «Вива», фирмы Камю…