Когда запоют мертвецы

Нет, нет, нет… Так нельзя! Нельзя менять одну смерть на другую! Этот грех уже не смыть, не искупить, он будет вечно преследовать всех троих! «Что ты выберешь, Эйрик? Предпочитаешь видеть свою жену убийцей или убитой?» – он знал этот голос в своей голове, который подзуживал, соблазнял, заискивал, который он принимал за «Серую кожу», с которым боролся. Но гримуара здесь не было. Значит, что же – это его собственный голос?

«Никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нем пребывающей…»

Он смотрел Дисе в лицо, разом постаревшее и уставшее. «Я не могу», – понял он, убирая прядь волос ей за ухо, и эта мысль была такой отчетливой, что он сам удивился, как мог сомневаться. Если бы потребовалось, Эйрик сжег бы ведь Тингведлир, подпалил все до единой палатки и смотрел, как люди в ужасе мечутся по полю и кувыркаются по земле, пытаясь стряхнуть с себя пламя. Будь это условием, при котором Диса останется жива, пастор не пожалел бы ни честного судью, ни его дочь, ни тихого Сёрена, который находился все это время подле него. Пора было наконец выбрать семью.

Диса прочитала что-то в его глазах и осторожно разомкнула объятия, точно перестала бояться, что муж передумает и убежит. Потом отступила на несколько шагов и повернулась к Бьёрну.

– Теперь иди, – сказала она брату. – Да благословит тебя Бог.

Никто не стал удерживать Бьёрна, когда он выскочил из дверей церкви. Никто не шелохнулся, когда стражники крикнули ему: «Стой!» Эйрик закрыл глаза, и Диса поцеловала его в сомкнутые веки. Обмен свершился.

«Ибо таков конец всякого человека, и живой приложит это к своему сердцу».

Эпилог

1677 год

– Мне снился странный сон.

Они лежали, зарывшись в сено, на чердаке и разглядывали рябь на воде. Было уже прохладно, но им никак не хотелось расставаться с любимым местом, полностью затягивать окно рыбьей кожей и перебираться в темную душную бадстову. Эйрик лежал на спине, Диса уложила голову ему на плечо. Волосы ее выгорели на солнце, и веснушки выступили даже на спине. Он изучал эти многоточия, как созвездия, чертил пальцем невидимые линии, пока Диса не начинала брыкаться и жаловаться, что ей щекотно.

Ее проступающий сквозь тонкую рубашку живот смешно топорщился посередине ягодкой пупка. Каждый раз, когда Арни видел это, он нажимал на него пальцем и совершенно по-детски хохотал. Арни было девятнадцать. Теперь он повсюду ходил с тростью, а волосы его стали белыми, как горные пики. Говорил он медленнее и весомее. Теперь он редко навещал Вохсоус – ему оставался год до окончания Скаульхольтской семинарии. По его рассказам, с тех пор, как три года назад епископа Бриньоульва Свейнссона сменил на посту Тоурдур Торлакссон, такой вольницы, как раньше, уже не было. Впрочем, Арни не жаловался. Он с упоением описывал Эйрику и Дисе, как новый епископ увлечен картами и как ему удалось доставить печатный станок аж из самого Хоулара!

Прошло девять лет с тех пор, как вместо Эйрика на костре сгорел Бьёрн. Мужчины были примерно одинакового роста, и после казни никто не сумел бы угадать, что обугленные останки принадлежат другому человеку – не тому, кому был вынесен приговор. Первые несколько лет после этого Эйрик и Диса прожили в мире аульвов: лесном царстве процветания, где на зеленых лугах пасутся тучные коровы, по утрам можно пить горький бодрящий кофе, а по вечерам лакомиться медом. Тамошнюю библиотеку переполняли книги, а Лауга с готовностью обучала Дису тому колдовству, которого повитуха не ведала. Для нее и тут нашлась работа – аульвы, в конце концов, тоже женщины, и они тоже рожают.

Судья по особым поручениям Клаус Хедегор скончался спустя год после того, как приговорил преподобного Эйрика к сожжению. Умер он тихо и незаметно, как подобает его статусу. Дочь его Эльсе и бывший помощник, а ныне уважаемый человек с большими амбициями и способностями Сёрен Хансен обвенчались и вернулись в Копенгаген.

В тот день, когда Эйрику Магнуссону вынесли приговор, поднялась такая суета, что никто даже не заметил скромного молодого человека в черных одеждах, который спрятал под плащом «Серую кожу». Сёрен не сумел бы объяснить, что испытал тогда, стоя за креслом Клауса Хедегора. Если бы кто-то вынудил его пояснить, он сказал бы: «Книга позвала меня». Он всегда был рассудителен, говорил тихо и вежливо, следил, чтобы сапоги блестели, а на манжетах не было пятен. Сёрен был уверен, что окажется умнее своего предшественника. Возможно, так оно и будет. А возможно, и нет.