Когда завтра настанет вновь

– Ты же можешь внушить любую эмоцию, верно? – спросила я, пока мы, взявшись за руки, переплетя пальцы, поднимались по почти бесконечной винтовой лестнице. Довольно пошарпанной, надо сказать – внутри башня впечатляла не так, как снаружи, хотя стены с облупившейся известкой неплохо гармонировали с исцарапанными каменными ступенями.

– Любую, которая хорошо известна мне самому, – подтвердил Питер.

– Просто подумала, что ты мог бы внушать людям, предположим, страх. Но вместо этого всякий раз, сколько я видела твой дар в действии, внушаешь им симпатию.

– Ласка лучше палки. Любовь сильнее страха. Подумай сама, ты знаешь больше историй о том, как люди преодолевали свои страхи во имя любви, или о том, как они из трусости бросали любимых умирать? О людях, которые не умели плавать, но кидались в воду и спасали тонущего ребёнка, или о тех, кто топтался на берегу, слушая его крики?

– Может, дело просто в том, что люди не слишком любят грустные истории. Таких и в жизни хватает.

– Людям хочется верить в сказки. И в любовь. Но поверь мне, Лайз, – сказал Питер почти печально. – Я знаю силу тех или иных эмоций лучше кого бы то ни было. Любовь стократ сильнее ужаса.

– И страшнее, ведь она – многоликое чудовище?

– Потому и сильнее. При столкновении этих двух чудовищ ужас сбежит, поджав хвост.

Мы наконец вышли на смотровую площадку, огороженную чугунным кованым парапетом. Морской ветер бросил волосы мне в лицо – и я поняла, почему Питер говорил о первом ряде балкона: площадь с костром, на которую я заглядывалась днём, теперь расстилалась прямо под нашими ногами. Справа коралловое солнце медленно погружалось в пастельное море; передо мной пестрели кубики домов, остроконечные крыши храмов, сверкающие цепочки фонарей, тянущихся через весь город. Отсюда Ахорк казался картинкой из книги сказок, произведением кукольных дел мастера, залитым лучами сливового заката.

Почти перегнувшись через парапет, я смотрела, как далеко внизу люди танцуют вокруг запалённого костра, тянущего к облакам пламенные языки в два человеческих роста. Шелест сиреневого моря не был слышен за музыкой, взмывавшей к нам вместе с солёной прохладой свежего ветра.

– Твой любимый Марк Шейдон. – Питер, отступив на шаг, с поклоном подал мне руку. – Миледи, вы подарите мне танец?

…странное, пугающее ощущение дежавю прошило меня с головы до пят, пробрало мгновенной дрожью, хотя было совсем не холодно.

– Что? – сказал Питер, вмиг посуровев.

– Нет. Ничего. – Поняв, что ощущение испарилось так же быстро и внезапно, как появилось, я вложила ладонь в его пальцы. Черничный браслет тихонько звякнул при движении, когда Питер привлёк меня к себе. – Просто… как будто это уже было однажды. В прошлой жизни.

– Может, так оно и есть, – согласился Питер, и настороженность ушла из его глаз. – Может, мы уже встречались прежде, за гранью смертной памяти, и так же танцевали вдали от всего мира, только вдвоём.

– Для полноты картины мне сейчас разве что платья какой-нибудь диснеевской принцессы не хватает.

– Думаю, тебе пошёл бы жёлтый.

– Нет уж, прости, я не хотела бы менять волынки и скрипки на поющий чайник.

Питер рассмеялся, тихо и нежно. В этом смехе я прочла, что я могу ёрничать сколько угодно, но он знает, что происходящее мне нравится – и ему хорошо уже от самого факта, что впервые в жизни леди Элайзе Форбиден безоговорочно нравится романтичная ерунда с ней в главной роли.

– Простите вашего бедного сентиментального рыцаря, миледи. Обстановка располагает.

Я слушала, как далёкая музыка поёт в ритме медленного вальса, чувствуя, как ветер ласкает разгорячённую кожу; одна рука Питера сжимает мои пальцы, другая лежит на талии. Мы скользим над площадью, людьми, городом, миром, и я запрокидываю голову, глядя в небо. Оно прямо над нашими головами – огромное, недосягаемое, сотканное из воздуха и облаков, синевы и закатной пастели; а я всё ещё человечек на зеркале, до смешного мимолётный под этим вечным небом, ловящий крохотные мгновения счастья, как птица – хлебные крошки. И этот танец над пропастью – вся наша жизнь: балансирование между счастьем и несчастьем, кружение в поисках того, для чего ты рождён и чего тебе отчаянно не хватает, пускай ты сам порой не понимаешь этого. Сколько бы ни было в ней странного, сложного, уродливого иногда, жизнь остаётся прекрасной, неизведанной, бездонной, как небо, в которое я смотрю. Только в отличие от него ещё и хрупкой, как цветное стекло, – и тем более ценной.

…права Рок. Стоит появиться хотя бы на секунду, только чтобы увидеть всё это. Почувствовать. Моменты, подобные этим, уже сто´ят всего.

Даже если сегодня у меня ничего не выйдет, за свои семнадцать лет я получила и увидела больше многих. Может, больше, чем я заслужила. Прекрасную семью. Это небо. Питера.

– Лайз, не вздумай сегодня умереть, слышишь?

Я почти не удивляюсь тому, что он прочёл мои мысли – даже прежде, чем я успела толком их осознать.

– Вот ещё. Если вздумал избавиться от меня так быстро, не выйдет.