Когда звезды чернеют

В конце концов я с трудом поднялась и пошла в сторону дома. Когда я пришла, уже давно стемнело, на крыльце не горел свет, и все окна были темными. Я вошла в кухню и включила свет, и Ленора дернулась. Она как-то забралась на стул Иден у стола и, когда я подошла ближе, рассердилась. Перья на шее встопорщились гневным воротником, словно она защищала это место.

— Хочешь есть?

Свирепое молчание.

Я все же нашла пакет с собачьим кормом и вытащила немного, чтобы насыпать на край стула, но, едва моя рука приблизилась, она взмахнула здоровым крылом, топорща перья, и едва не задела меня.

Я машинально ударила ее. Ее тело было намного тверже, чем я ожидала, плотное и неподатливое, будто вырезанное из дерева.

Ленора мгновенно ответила — ударила клювом в большой палец, раскрыв уже оба крыла, даже сломанное.

— Прекрати! — я снова подняла руку, понимая, что перешла черту. Никто не должен бить животных, никогда. Иден смотрела бы на нас в ужасе, но я ничего не могла с собой сделать. Не могла отступить.

— Не надо, — предупредила Ленора. Та же фраза, что и всегда, но наконец она обрела смысл. Она говорила со мной, говорила о нас. От ее холодного взгляда у меня сдавливало сердце.

Я рванулась к ней, схватила плотное тельце, застав ее врасплох. Ленора отчаянно вырывалась, дергаясь, сражаясь, пытаясь освободиться, но я только крепче прижимала ее к груди. Распахнув переднюю дверь, выбросила ее во двор, а потом быстро захлопнула дверь и заперла ее. Потом побежала к себе в комнату и, захлопнув дверь, повалилась лицом вниз на кровать, сотрясаясь от ненависти, вины, стыда и неизвестно чего еще.

«Ох, милая, — сказала бы мне Иден, — на кого ты так злишься?»

«На тебя». Но это тоже было неправильно. Все было неправильно. Мои глаза жгло. В сердце пылала пустота.

Через полчаса или около того — по правде сказать, я сама не знала — я встала и тихо прошла по дому к входной двери. Открыла дверь, ожидая увидеть Ленору на коврике или на дорожке, но она исчезла. Я в панике побежала искать ее. Но ее не было ни под изгородью, ни с другой стороны дома. Она не забилась ни в щель у гаража, ни между мусорных баков. Я схватила фонарь, большой, как термос, — Хэп держал его в прихожей, в шкафу, на случай ночных штормов, когда отключается электричество, — и направила его в чернильную ночь, шепча имя Леноры, хотя мне хотелось его выкрикивать. Я боялась разбудить Хэпа. А может, Иден — там, где она сейчас, в вышине рядом со звездами или под изрезанной береговой линией, терпеливая и ищущая, бесприютный луч света…

В конце концов я сдалась. Вернулась в кухню и рухнула на стул, где начался весь этот кошмар, рядом с забытой горсткой собачьего корма. Я совершила ужасный поступок, совершила сознательно, и не могла вернуть все назад просто потому, что мне было жаль. Сожаление не найдет Ленору. Сожаление — самая одинокая вещь на свете, поняла я, потому что оно просто возвращает тебя к себе.

Глава 34

Собака рысит к нам, и улыбка Клэя Лафорджа становится все шире, будто вселенная отпустила какую-то шутку. Может, так и есть.

— Люди вечно говорят, что у слонов отличная память, но я в любой день поставлю на собаку против слона.

— Я не могу заботиться о собаке.

Он продолжает загадочно улыбаться.

— Вы же знаете, на самом деле мы их не держим, верно? Они сами решают, остаться или нет. Впрочем, как и любые животные.

Я все еще думаю о Леноре Иден, и потому слова вырываются сами:

— Я допускала ошибки.

Он просто стоит, кивает, будто говорит: «Ну конечно, допускали». Потом щелкает пальцами, и внимание собаки тут же обращается на него.

— У меня такое чувство, что здесь вы не облажаетесь. Замечаете отметины на морде и рыжеватую шерсть? В ней есть кровь малинуа, бельгийской овчарки. Одна из самых умных пород, и с интуицией у них хорошо. Поэтому они так хороши в полицейском деле. Они работают вместе с человеком, составляют команду.

— Откуда вы все это знаете?

— Я как-то дрессировал собак. В другой жизни. Я бы сказал, ей четыре или пять лет. Она похудела от жизни на улице, но в остальном выглядит здоровой. Вам нужно будет скормить ей побольше белка, и не просто сухого корма. А для шерсти и зрения хорош лососевый жир.

— Клэй… — Я пытаюсь соскочить, нащупываю новые аргументы, но его внимание снова отдано собаке. Присев рядом с ней, он проводит уверенной, знающей рукой от макушки до хвоста и обратно, и собака не возражает.

— Ага, — негромко произносит Клэй, не поднимаясь. — В некоторых породах вшито знание того, что нам нужно. Она здоровая и крепкая. И сильная. Лучшего напарника не придумаешь.

«Мне не нужен напарник», — хочет заявить голосок внутри меня, но даже я понимаю, насколько это слабое возражение. И какая откровенная ложь.

— Поверить не могу, что беру собаку.

— Ага. — Клэй усмехается. — Жизнь — забавная штука.

Он идет с нами до самого Ротари-парка, где его девушка, Ленора, ждет на скамье для пикников в той же длинной толстовке с эмблемой «Сихокс»; заросли густых светлых волос падают на ее обветренный лоб.

— А, хорошо, — негромко говорит она. — Вы в порядке.