Когда?

Несомненно, что этот Бруно — посланец дьявола и с его помощью успешно выступает на богословских диспутах, сокрушая своих противников неумолимой логикой и блистательным остроумием. Мало того, он еще осмеливается печатать свои богопротивные книги не на латинском, а на простом, всем доступном языке. И множится число его последователей, а страшнее всего, что он соблазняет молодые души, совращает их на пагубную стезю неверия в священное писание…

Да, враги Бруно были правы. Гениальный мыслитель, на века опередивший свое время, не только читал безбожные лекции, разоблачал нелепости богословов, писал книги о научных открытиях. В своих страстных речах Джордано сурово осуждал продажность, корыстолюбие, распущенность духовенства и открыто требовал, чтобы у монастырей были отняты их богатства и доходы.

Только этого не хватало! Дальше мириться с такой зловредной ересью — значит потакать ей. И гонимый, как еретик, Джордано должен был скитаться в поисках убежища из города в город, из одной страны в другую. Но он не отступал, не сдавался, а все острее оттачивал свое оружие против религии и церкви.

В 1591 году знатный венецианец Джованни Мочениго пригласил Бруно к себе, будто бы желая учиться у него философии. Джордано понимал, что итальянские церковники еще не забыли о нем, но смело пренебрег этой опасностью: с неодолимой силой влекла его любовь к родине, где он не был уже 15 лет. И, может быть, все обошлось бы благополучно, если бы не его великовозрастный «ученик».

Мочениго настаивал, чтобы Бруно посвятил его в тайны алхимии, астрологии, магии, но ученый недоуменно пожимал плечами: никогда в жизни он не увлекался подобными сомнительными делами. Мочениго заподозрил, что Бруно не желает раскрыть выгодные секреты, и это привело к серьезной ссоре. Джордано решил покинуть Венецию, но вероломный «ученик» донес на своего учителя инквизиторам.

Майской ночью 1592 года Бруно был арестован, а через полтора года по приказанию папы Климента IX доставлен из венецианской тюрьмы в казематы римской инквизиции.

Инквизиторы не постеснялись бы сразу расправиться с еретиком, но казнить его никогда не поздно. Не лучше ли сначала заставить упрямого последователя и продолжателя Коперника признать ложным это учение?

Восемь лет венецианские и римские палачи терзают свою жертву в застенках. Они уговаривают, доказывают, убеждают Бруно: ведь от него не требуют, чтобы он донес на своих единомышленников или предал друзей. Он не должен совершать ничего постыдного. Пусть только признает ересью движение Земли, пусть отречется от нелепой выдумки о многих обитаемых мирах и других своих заблуждений. Но разве уговоришь этого закоснелого безумца?

«Изменить своим идеям, в истинности которых я убежден, — говорит Бруно, — не только постыдно — это позор!»

Инквизиторы пытаются взять его измором: годы-то идут, минуло больше семи лет строгого заточения, Бруно уже перевалило за пятьдесят. Чего он ждет? На что надеется? А ведь спасение — в его собственных руках: стоит чистосердечно раскаяться, и его ждет тихая обитель, где он сможет на склоне лет предаваться научным занятиям. Если же он будет упорствовать в своих заблуждениях, то обречет себя на новые пытки и неотвратимую гибель.

Но напрасно тратят красноречие инквизиторы: ни соблазнительными обещаниями, ни пытками, ни угрозой смерти не сломить железную волю и героическое мужество узника.

На последнем заседании суда Джордано, держа, как полагалось по ритуалу, в правой руке горящую свечу, спокойно и уверенно произнес ослабевшим голосом, что не хочет и не может отречься, что ему не от чего отрекаться. Тогда палач вырвал у него свечу и погасил ее — это предвещало близкий конец.

И вот в сумраке подземелья, озаряемого тусклыми свечами, прозвучал лицемерный приговор: передать неисправимо злостного ересиарха (то есть учителя — главаря ереси) в руки светской власти и просить ее о милостивом наказании, без пролития крови. Джордано знал, что это значит, и с горькой улыбкой произнес: «Вынося мне приговор, вы дрожите от страха больше, чем я, идущий на костер!..»

^{Бруно гордо выслушивает свой смертный приговор.}

В ночь на 17 февраля 1600 года при мрачном свете факелов, под похоронный звон колоколов Бруно повели из тюремной башни на Площадь цветов.

На глазах у запуганной толпы вспыхнуло пламя. Все выше вздымались багровые языки, охватывая одежду, опаляя бороду и заволакивая дымом лицо великомученика науки. До последних минут остался он верен себе и ни единым стоном не выдал предсмертных страданий.

«Сжечь — не значит опровергнуть! — говорил Бруно и еще задолго до суда, словно прозревая будущее, писал: Смерть мыслителя в одном столетии дарует ему бессмертие в веках».