Кокаин

А так как я начал откровенничать, то признаюсь, что и гостиницы «Наполеон» в Париже тоже не существует. Я мог бы назвать другую гостиницу, но не хочу им делать рекламы, да они в этом и не нуждаются.

Теперь войдем в каюту Тито, который укладывает свои чемоданы, потому что виден уже генуэзский порт.

XIII.

Как Тито и предвидел, через несколько дней после разлуки воспоминания о Мод снова овладели им. От времени до времени он останавливался на улице и украдкой, чтобы никто не видел, вынимал из кармана карточку Кокаины в чем мать родила и любовался ею.

— Ты снова в Турине? — спросил его Ночера.

— Как видишь.

— А что ты будешь здесь делать?

— Умру.

— Разве ты там не мог этого сделать?

— Не мог.

— Ты прав, в Сенегалии слишком жарко. Там легче живется.

Ночера шутил, потому что не верил в искренность мысли Тито о смерти. Слишком много и часто говорил он об этом. Кто решился на самоубийство, никогда не говорит об этом, чтобы ему не помешали. Кто твердо решил умереть, делает это без всяких предупреждений.

Однажды Тито сказал:

— Я все перепробовал в жизни: любовь, игру, возбуждающие средства, гипнотизм, труд, безделье, кражу; я видел женщин всех рас, а мужчин всех цветов и оттенков. Одна только вещь мне неизвестна — смерть. Хочу и ее попробовать.

Пьетро Ночера, чувствуя в этом больше фразерства, чем искреннего и непоколебимого решения, ответил:

— Не разыгрывай трагика, Тито! Не говори о смерти. Жизнь — это фарс, водевиль.

— Знаю, Ночера. Но так как меня он не веселит, то и хочу уйти до конца представления.

— Ты не лишишь себя жизни, — ответил Ночера. — Ты слишком настойчиво говоришь об этом. Во всех твоих словах сквозит желание найти зацепку, чтобы потом сказать: «То, что ты говоришь мне совершенно верно: не стану убивать себя». Я же, наоборот, дорогой Тито, отвечу тебе: кончай свои счеты с жизнью.

— Браво, Ночера! Вот именно от тебя я и хотел услышать ободряющее слово. Единственно, что меня смущает, это то, что я не могу остановиться в выборе рода смерти. Отравиться газом? Это слишком медленно. Ведь это не вежливо заставлять смерть сидеть долго в прихожей, в особенности, когда мы сами приглашаем ее; нельзя также впускать ее по черной лестнице, когда она должна войти неожиданно с парадного входа. Лучше всего было бы умереть в открытом море. Быть в зале первого класса, в обществе самых красивых и богатых дам, под звуки чарующей музыки пойти ко дну — это было бы то, что мне больше всего нравится, но что поделаешь, Ночера, если я страдаю морскою болезнью.

Поэтому приходится отказаться от этого рода смерти. Ты, Ночера, должен будешь позаботиться о моем трупе. Я хочу, чтобы меня сожгли в крематории.

— Что за глупости!

— Знаю. Один великий ученый сказал: хочу, чтобы меня сожгли, именно потому, что это глупо.

— А мне так все равно, — заметил Ночера, — бросят ли меня в болото или похоронят в Вестминстерском аббатстве.

— Мне же улыбается идея, — ответил Тито, — обмануть надежды подземных насекомых поживиться моим трупом. Мысль о том, что черви будут глодать меня после смерти, возмущает меня. Итак, ты позаботишься о том, чтобы меня сожгли: это очень интересное зрелище. Ты никогда не видел? Тело кажется живым: оно подымается, корчится, простирает руки, принимает самые невероятные позы.

— Неправда.

— Когда увидишь, как меня будут сжигать, то согласишься со мной. Посоветуй же мне хороший способ смерти.

— Бросься с пятого этажа.

— Можно упасть на чужой балкон.

— Бросься под поезд.

— Раз я уже попробовал. Не нравится мне. Притом часто бывают опоздания…

Ночера спокойно ответил:

— Не знаю, что тебе посоветовать. Если все это так трудно, то лучше всего живи.

Тогда Тито стал размышлять в одиночестве и пришел к такому выводу:

«Если я проглочу солидную дозу яду или всажу несколько пуль, тогда смерть неизбежна. Я же хочу выбрать такой способ смерти, чтобы была возможность избежать ее, т. е. дать судьбе, если таковая вообще существует, и если она против того, чтобы я умер, спасти меня. Если я выпью сулемы — умру наверняка, и судьба будет не в состоянии оказать сопротивление. Если брошусь с колокольни — размозжу себе череп, и ни судьба, ни случай, ни Отец Небесный не будут в состоянии удержать меня в воздухе.

Я хочу предоставить случаю возможность спасти меня, если, конечно случай хочет, чтобы я спасся».

Так размышлял он, направляясь в госпиталь. Здесь он спросил докторшу, с которой был вместе в университете. Было время, когда он увлекался ею немного, но как-то не успел этого высказать, и дело заглохло. Потом был период, что он ей нравился, но и это чувство заглохло. Быть может потому, что любили они в разное время.

— Да, Арнауди, мы могли совершенно иначе направить нашу жизнь. Однажды, когда мы шли с вами вместе, я хотела признаться вам, но вы зашли за папиросами и вернулись в возбужденном состоянии: слова замерли у вас на устах. Вы повернули в другую сторону, и мы расстались.

— Пожалуй, я был бы счастливее, чем теперь. Все в нашей жизни зависит от того, что сядешь не в тот трамвай, зайдешь раньше времени в табачную лавку или выйдешь из дому одной минутой раньше или позже.