Кокон

То была ночь накануне допроса, шел проливной дождь, молнии чиркали по окнам. Ван Лянчэн не мог уснуть, бродил из угла в угол, жена всю ночь пыталась его успокоить. Перед самым рассветом дождь стих, и Лянчэн, послушав жену, лег в постель. Но скоро рывком сел. Жена спросила сквозь сон, что случилось, он ответил, что в ящике бюро остались еще два гвоздя. А если полиция придет домой с обыском? Нужно их перепрятать. Он вышел из спальни, осмотрел каждый ящик, но гвоздей нигде не было. Тогда он вывернул ящики, принялся шарить по полу. Пот лился градом по его лицу, Лянчэн, задыхаясь, судорожно перебирал вещи, пока его рука не нашарила в груде барахла моток резиновой трубки. Бурая резина походила на упругую плоть, теплая, будто живая, она со стуком билась в его ладонях. Дождь за окном умолк, и на сердце Лянчэна сошел покой.

В туалете под самым потолком было маленькое окошко, он привязал трубку к оконной раме, просунул голову в петлю и оттолкнул табурет.

Его нашла дочь. Встала утром в туалет, открыла дверь и увидела, как он висит под окном, с сине-серым лицом, мокрым от дождя. Лухань завизжала и выскочила в коридор.

Все это я узнала от Се Тяньчэна много лет спустя. Его рассказ был скуп на подробности, он сам слышал его из третьих рук, кроме того, с тех пор прошло немало времени и от истории остался один скелет. Но пока Се Тяньчэн говорил, те события оживали и скелет постепенно обрастал плотью. Я как будто увидела все своими глазами.

Се Тяньчэн приехал той же ночью. Прошло много лет, но он по-прежнему помнит, как был поражен, увидев нас с матушкой Цинь. Он думал, что в квартире уже все вверх дном, что старуха бьется в припадке, бранится и громит мебель, а я рыдаю от страха и голода… Но вместо этого мы, крепко обнявшись, лежали на старухиной кровати, она подогнула ноги, и мои пятки упирались в ее стопы. Глядя на нас, Се Тяньчэн на секунду даже забыл, зачем пришел.

Я не спала, но старалась лежать смирно. Матушка Цинь то и дело звала Ван Лухань, и я поспешно откликалась, иначе она могла сообразить, что я не Лухань, и прогнать меня в другую комнату. Я догадывалась, что все про нас забыли. Дверь была заперта снаружи, и мы с матушкой Цинь оказались в плену этой холодной квартиры, нас ждала тихая незаметная смерть. Мы будем умирать постепенно: сначала умрут глаза, потом зубы, потом пальцы на ногах… Мало-помалу я перестала чувствовать под собой старухину руку, со мной осталась только самая мягкая часть ее тела – обвисшая и сморщенная грудь. Отделенная тонким слоем ткани, она прижималась к моему лицу, похожая на рыхлую могильную землю.

Щелкнул выключатель, и в комнате вдруг стало светло. В дверях стоял высокий плечистый мужчина.

– Не бойся, я друг твоего папы, – сказал он.

– А вот и ты! – Матушка Цинь села на кровати. Очевидно, мужчина был ей знаком. – Холодно на улице?

– Приготовлю вам ужин, – сказал он. – Лухань скоро придет.

Я вышла в коридор, прислонилась к кухонной двери и стала смотреть, как он строгает капусту. Мужчина обернулся:

– Будем есть суп с лапшой, ты не возражаешь?

Он бросил в котелок пригоршню наструганного лука, и над раскаленным маслом заклубился белый дымок. Мужчина так и не снял пальто, лоб его лоснился от пота.

Он поставил чашку с лапшой на стол, взял меня за руку и подвел к столу, а другую чашку унес в комнату матушки Цинь. Я расслышала, как он пообещал сводить ее посмотреть на фонарики в праздник Юаньсяо. Матушка Цинь поела, и мужчина уговорил ее принять лекарство, – видимо, она его слушалась, перечить не стала. Я поняла, что он вытряхивает из пузырька пилюли, – мужчина знал, где хранится лекарство, и дозировку тоже знал.

Когда он вернулся, я в оцепенении сидела над пустой чашкой.

– Будешь еще? Там осталось, – предложил он.

Я сдержанно покачала головой. Он убрал посуду и скоро вынес из кухни еще две чашки с лапшой, протянул мне ту, что поменьше.

– Я тоже поем.

Он поддел лапшу палочками и шумно втянул ее в рот. Звук получился звонкий и веселый, в ту секунду меня это очень тронуло. И самая обычная лапша тоже как будто сделалась вкуснее, я быстро доела все, что осталось.

– А где Ван Лухань? – спросила я.

Он пристроил палочки поперек чашки, выпрямился и взглянул на меня:

– Послушай, я должен тебе кое-что рассказать…

– Мой папа умер.

На секунду он замер, а потом через силу кивнул.

Мы помолчали немного, и он снова заговорил:

– Лухань упала в обморок, она уже несколько дней ничего не ела, сейчас она в больнице. С ней подруга, а я поехал сюда. – Он подтянул меня к себе, убрал волосы с моего лба. – Как тебя зовут?

– Ли Цзяци.

– Цзяци, послушай. Все пройдет, поверь мне, все проходит… – Его ладонь замерла на моем лбу. – У тебя температура?