Колдовской цветок

— Петро… Петро… — послышалось за Енисеем.

— О — о!.. О — о!.. — раздалось в далеких горах.

— Тьфу! вишь, ухает сила нечистая! Ванька, бери дробовик, да пойдем, окрестившись, поищем.

Пошли. А в тайге тишина, как в могиле: ни листок, ни трава не шелохнется. Теметь сырая лежит под навесом столетних деревьев, а трава будто нарочно в плетень заплетается, словно как сеть по земле расстилается, словно змея между пней извивается, — вязнет и тонет нога.

— Батько! Смотри-ка, смотри-ка — вон леший-то!

— Где?

— Да вон, на сосне-то повис… вон, влево.

— Вижу, вижу! ага! погоди ж, богомерзкая тварь!

— Слышь, батько… Храпит!

— Спит, окаянный, с устатку! Уже погоди, разбужу, как всажу ему горсточку дроби в заднюю часть.

— Батько! а может быть, то человек?!

— Что ты, малый, опомнись! Разве способно уснуть человеку, повесившись вниз головою с сука, так только дрыхает леший да евонная дочка, летучая мышь.

Грянул и раскатился в тайге оглушительный выстрел.

Словно медведь, заревел пробудившийся леший, забрыкался, треснуло что-то, хрустнуло, — словно бы сук обломился, и леший исчез.

Ванька со страху присел за колоду, а старый Пахом хохотал.

— Ага! Мерзкая рожа! запомни Пахома!

— Слышь, батько… стонет… ой! батько родимый, — да это Петро… слышь, кличет тебя…

— Стой, Ванька, чурайся! леший глаза нам отводит! чур нас!

— Нет, батько, все стонет — пойдем поскорее.

— Стой, Ванька, стой! Он, може, не слышит, надо погромче… Чур нас, Пахома с Иваном!!

Пошли, смотрят: а длинный Петро лежит на траве, ухватившись руками за заднюю часть, в крючок весь загнулся и стонет.

— Петро! Али ты?

— Ой-ой… Ой-ой… батько!

— Ах, сила нечистая, тварь препоганая, чтобы твоему отцу подавиться гнилым огурцом! — ругался Пахом, — да тебя-то на дерево как занесло?

— Ой, так и жжет… я веток смолевых хотел наломать, да оборвался и за штанину повис на суку…

— Все лешего шутка! Поганое место, должно быть, у них тут был шабаш сегодня!.. Ну, поднимайся, Петро, да скорее в дорогу!

Петро приподнялся.

— Ой! не могу!

— Пособляй ему, Ванька!

— Ой, больно! идти не могу!

— Ну, стой, садись на меня! — и Ванька, взваливши на спину стонущего брата, направился к лодке, а сзади, — ругаясь, Пахом.

А мыши летучие вкруг так и шныряют, так и кружатся, свищут поганым крылом вкруг голов православных.

— У… вы, нечистая сила, — бормочет Пахом.

— Батько, кого это ты?

— Да вот лешенят этих, вишь, разлетались!

— Это ведь мыши летучие, батько!

— Мал ты и зелен еще! не все ли одно: что в лоб, то и по лбу.

— Ну, вот и лодка; ну те, садитесь, ребята, скорее.

Улегся Петро посредине, Ванька на веслах, поплыли.

Спит Енисей, не шелохнет; огненный столб от луны по реке протянулся и звезды играют в пучине. Купаются весла, а искры от них так и брызжут, так и играют кружки огневые, а сзади словно две ленты серебряных тянутся с лодки.

— Экая ночь-то сегодня лукавая! — молвил Пахом.

Только что кончил, вдруг за рекой как загремит меж утесов, как зашумит, зашумит, — словно кто тысячу камней спустил по откосу, — как булькнет вдруг что-то в реке…

Струсил Пахом:

— Ванька! наляжь посильнее! Леший, должно быть, с утеса сорвался, — опять захлестнет!

Смотрят: а сзади утес вдруг дрогнул, качнулся и вслед им грозит, качаясь, как палец гигантский.

Чертовым пальцем утес тот с поры той зовется, — зовут его так и поныне[39].

* * *

Так вот как бывало в старинное давнее время, а ныне уж стало не то: смеется народ, а пусть-ка попробует в лунную ночь побродить по тайге — много увидят!

Василий Анучин

ПОДЗЕМНОЕ ЦАРСТВО

Далеко от плоской земли мшистых тундр, на полдне есть страна.

Там мощно вздымаются к синему небу горные кряжи и миллионы алмазов блистают в их белоснежных коронах, а между ними глубокие долы, где в теснинах мечутся бурные воды — и зияют и холодом веют немые ущелья — обитель злых духов.

Из края в край взнялись горы и нет им конца, как тем волнам, что в бурный день пойдут гулять по лону океана.

Нет конца ни горам, ни волнам и только тундра поглощает их.

Чередой бесконечной катятся волны седые по океану, приходят к тундре, хотят идти дальше — и не могут, и умирают, взбегая на нее.

Одна за другою встают величавые синие горы — и тучи не могут закрыть от них неба, но вот пришли они к тундре и не венчают короны их черных вершин, и тучи высоко повисли над ними. Все меньше и меньше перевалы и только маленькие холмики забегают в тундру и теряются в ней.

Издревле так было и будет до века, ибо в центре вселенной стоит великая тундра и кругом ее горы и волны.

А там, в горной стране, есть край черных утесов.

То, как семья великанов, собравшихся в тихой беседе к костру, сойдутся они и станут в тесный кружок; то, как кочующий род, длинным караваном протянутся вдоль долины и только один забрел в мрачные дебри хмурой тайги и угрюмо стоит одинокий.

И вечною стражей столпились в подножье его мохом поросшие ели, залегли между ними колоды, сгрудились камни, лозы хмелевые тесно сплелись и нет дороги к утесу.