Колдуны и министры

Последние слова Идари произнесла потому, что губы Арфарры вдруг как-то посерели. Он поднял голову и стал смотреть, как в лучах утреннего солнца к нему спешит, шагая по-утиному, новый префект столицы Чареника.

– Ничего, – сказал Арфарра, – А теперь беги отсюда, крошка, и никому не говори того, что ты сказала мне.

А Киссур между тем ускакал в город, и вернулся к тестю лишь вечером. Вот он подъехал с дружинниками к воротам, и увидел, что на них висит простыня, а на простыне – кровь.

– Это что такое? – спросил Киссур.

– Это такой обычай, – ответила ему бабка в полосатой кичке.

Киссур удивился и, пройдя в дом, стал искать, не был ли он вчера ранен. Ничего, однако, не нашел. Тогда он спросил своего вассала, Алдона:

– Слушай, помнишь, мы вчера вешали этих красненьких, и один так верещал, что мне пришлось на прощание зарубить его мечом? Как ты думаешь, он не мог мне обрызгать свадебный кафтан?

– По правде говоря, – ответил Алдон, – он это и сделал, только ты был такой сердитый, что мы не успели тебе это сказать.

– Да, – промолвил Киссур, – сдается мне, что не та кровь, какая надо, висит на этой простыне, и не очень-то это хорошее предзнаменование.

* * *

Относительно Нана Арфарра сказал Киссуру чистую правду, – никто не знал, куда он делся, и сам Арфарра не знал, хотя искал весьма пристрастно и до многого доискался.

Нан исчез не один: вместе с ним пропал и начальник его стражи, маленький варвар из народа аколь, человек дьявольской ловкости и преданный господину министру, – этот человек, по показаниям домашних Нана, вошел в кабинет министра через полчаса после того, как министр скрылся в нем с бунтовщиками.

А когда Арфарра показал Киссуру его портрет, Киссур признал в маленьком варваре человека, который повстречал его в коридоре дворца и отдал ему документы из сундучка министра.

Кроме того, пропал и сын Нана.

Арфарра стал выяснять, кто именно взял из колыбели маленького сына министра, и выяснил, что это был чиновник седьмого ранга Тий, один из бывших секретарей Нана, тот самый, который очень помог в эти дни Арфарре. Арфарра арестовал секретаря, и тот показал, что встретил Нана с рыжим начальником стражи в пустынной юго-восточной галлерее. Нан сказал «Принеси мне ребенка и три пропуска с подписью Арфарры».

Тий и начальник стражи пошли за ребенком вместе. По дороге начальник стражи рассказал Тию, что он видел Киссура в Зале Пятидесяти Полей и сказал об этом Нану, и что Нан велел ему устроить в зале засаду. А потом, три часа назад, Нан прислал спешную записку убрать людей и явиться как можно скорее к Нану. Тот явился во дворец Нана и прошел в кабинет. Там лежал сын Шиманы, убитый, и еще двое сектантов, а Нан сидел весь белый и повторял: – «Мой сын не останется в этом дворце, не оставлю сына Арфарре».

– А куда делся Нан потом? – спросил Арфарра.

– Не знаю.

– И он не пытался увидеться с государем?

– Нет. Он сказал: «Государь обиделся на меня, потому что я не так часто ездил с ним на охоту. Он нашел министра, который будет ездить на охоту столько, сколько хочется государю».

Нельзя сказать, чтобы первый министр исчез совсем без следов. Один инспектор по творогам и сырам встретил в пяти верстах от города трех оборванцев с ребенком, – оборванцы утекали прочь от горящей столицы, лица двоих показались инспектору странно знакомыми. Нашли чиновника, вполне верного Нану, который дал ему свою лодку в Гусьих Ключах, – а через семь дней в Голубых Горах – уму непостижимо, как его туда занесло, – один из «парчовых курток» видел трех горшечников с мешком и ребенком, по описанию похожих на беглецов, послал записку в управу и побежал за горшечниками. Через неделю отыскали в лесу то, что осталось от парчовой куртки, – а осталось мало, потому что в лесу было много зверья.

А потом их видели на границе Харайна с Чахаром, уже без ребенка, – стало быть, Нан отдал ребенка одному из незаметных, но верных своих друзей, такому, что скорее умрет, чем предаст, какому-нибудь многодетному чиновнику в глухой сельской управе…

Это известие страшно перепугало Арфарру. Проиграв в столице, министр утекал в Харайн, – в Харайн, где хозяйничали ставленник Нана Ханалай и его правая рука Шаваш, в Харайн, где стояло единственное боеспособное войско империи.

Глава четырнадцатая,

в которой Шаваш узнает об аресте Нана, а наместник Ханалай беседует с крестьянином, желая узнать мнение народа

Через пять дней после ареста Нана Шаваш, в Харайне, получил известие о случившемся. Он кивнул головой, допил утренний чай, написал несколько записок и отправился в управу. Чиновники у входа шарахнулись от него. Шаваш, не повышая голоса, велел принести несколько дел и занялся, как ни в чем не бывало, бумагами.