Колесо Фортуны

Сидорчук поднялась и щелкнула выключателем. Это действительно была Лукьяниха, только чем-то смертельно перепуганная. Трясущимися руками она замахала на Сидорчук и закричала свистящим шепотом:

— Что ты?! Зачем? Гаси… Погаси скорей!..

— Тю на тебя! — сказала Сидорчук. — С чегой-то ты света начала бояться?

Лукьяниха боялась не света — трясущейся рукой она непрерывно, как заведенная, крестилась и переводила затравленный взгляд с окна на дверь и с двери на окно. Окна были закрыты ставнями — Сидорчук сама закрыла их вечером, — и все прогоны были на месте, дверь заперта на массивный засов и большой крюк, сделанный из железного прута в палец толщиной. Но Лукьяниха не успокаивалась, все так же крестилась, затравленно озиралась и что-то шептала дрожащими губами.

— Да ты что? — спросила Сидорчук. — Что стряслось? Напугал тебя кто или примстилось?..

— Ох, не спрашивай, не спрашивай… — все тем же свистящим шепотом ответила Лукьяниха, просеменила к красному углу и пала на колени перед иконой. — Осподи, спаси и помилуй мя, грешную!..

Как ни допытывалась Сидорчук, Лукьяниха только отмахивалась и продолжала молиться. Сидорчук накинула платок, открыла дверь, в сенях отодвинула два засова на наружной двери и вышла во двор. Пустымпусто было и во дворе, и на улице. В эту предрассветную пору спали не только все солидные чугуновцы, но и молодые, полночи открывавшие друг друг свои чувства и прятавшие их от луны и соглядатаев. Спали даже спущенные с цепей собаки, успевшие набегаться, настращать воров и друг друга свирепым лаем, а в петухах еще не щелкнула закодированная в генах безотказная пружина, которая перед рассветом выбьет их из сна и заставит заорать во всю глотку. Только одна луна стояла над Чугуновом и бесшумно рисовала свои извечные и никогда не повторяющиеся узоры из призрачного света и черных теней.

Сидорчук вернулась в дом. Дверь из сеней в комнаты была заперта.

— Ты что, спятила? — закричала Сидорчук. — Открой сейчас же! Это я!.. Совсем ополоумела! — в сердцах сказала она, когда Лукьяниха открыла дверь. — Скажи, наконец, что стряслось? Кто тебя напугал? На улице души живой нету.

Но Лукьяниха ничего не ответила и была так растерянна и испугана, что Сидорчук больше не стала допытываться.

— Ладно, хватит тебе, завтра домолишься. Давай ложиться спать, может, утром страх-то поменеет…

Лукьяниха послушно легла. Сидорчук погасила свет, легла тоже, но уже не заснула. Через некоторое время она услышала, что Лукьяниха снова поднялась и что-то делает, стараясь не шуметь. Сидорчук зажгла свет и увидела, что Лукьяниха собралась уходить.

— Куда это ты наладилась?

— Пойду я, — кротко, но твердо сказала Лукьяниха.

— Куда? Автобусы не ходют, никаких попутных тоже нету. Погляди, времени-то сколько!..

Когда-то ярко раскрашенные и уже давно облезлые ходики отслужшщ все положенные и возможные сроки, но когда они останавливались в очередной раз, Сидорчук подвешивала к гирьке новый груз. Так постепенно, кроме гирьки, на цепочке оказались сапожный молоток без рукоятки, чугунная конфорка от плиты и висячий замок, ключ от которого был потерян. После этого ходикам ничего не оставалось, как продолжать идти, и они шли, ужасно громко и торопливо тикая, но показывали время, которое не имело никакого отношения к действительному.

При случае Сидорчук узнавала истинное время у прохожих или соседей и переводила стрелки, но за сутки они ухитрялись пробежать не два круга, а четыре или пять и снова показывали ни с чем не сообразное, фантастическое время. Вот и сейчас они почему-то показывали половину девятого.

Лукьяниха на ходики не посмотрела и ничего не ответила. Туго подвязав темный платок, она взяла приготовленный свой узелок, перекрестилась на икону и поклонилась хозяйке.

— Прощай-, милая! Не обессудь, ежели что не так. Не поминай лихом…

Губы ее задрожали, она замолчала и уголком платка вытерла проступившие слезы.

— Да что ты в сам деле? Не пущу я тебя! Где это видано — по ночам шастать? Добро бы нужда какая, а то блажь — да и все! Рассветет, тогда и иди с богом…

— Нет уж, — сказала Лукьяниха. — Теперь что уж…

Теперь все едино — такая моя судьба…

Она еще раз поклонилась и, прижав узелок к иссохшей впалой груди, открыла дверь. Сидорчук пыталась ее уговорить, даже придержать за локоть, но старуха только качала головой и, даже не слушая, пошла со двора. Сидорчук остановилась у калитки, глядя ей вслед.

Что-то в облике Лукьянихи было необычно, шла она как-то странно, и Сидорчук даже не сразу сообразила.

— Лукьянна! А Лукьянна! — крикнула она. — Ты палку-то свою забыла!