Да, опасность – и очень реальная опасность, как показали события в США, – существовала. Никто не мог гарантировать, что завтра что-то подобное не стрясётся и по эту сторону океана. И всё-таки большинство людей живёт сегодняшним днём, и сиюминутная проблема (тем более связанная с близкими людьми) всегда будет для них куда более важной.
Ужин прошёл почти так же, как всегда, по многолетней устоявшейся схеме, хотя разговор, естественно, шёл вокруг того, что случилось.
– Так что, папа, это действительно можно считать началом третьей мировой войны? Президент Буш сказал…
– Эта война, Элизабет, началась давным-давно, когда крестоносцы впервые ступили на землю Палестины – или даже раньше, когда копыта боевых верблюдов воинства Аль-Тарика[13]
подняли пыль над южным побережьем Иберии. Именно тогда столкнулись два мира, точнее, два миропонимания. А сейчас – сейчас это просто продолжение. «Природа не терпит пустоты» – надеюсь, ты помнишь ещё со школы этот постулат?– Дорогой, ты не на кафедре и не выступаешь с докладом, – заметила Анн-Мари.
– Извини, я просто хотел выразиться попроще. Противовес необходим: если его нет, то любая структура – и государственно-нравственная в первую очередь – обречена на быстрый распад. Могущественнейшие империи – Римская, например, – рушились тогда, когда внешнего врага больше не было. После окончания холодной войны благополучно испустила дух «Империя Зла», красная угроза приказала долго жить, и противостояние Восток – Запад завершилось. И что прикажете делать дальше? Впрочем, и приказывать-то не надо: закон противовеса суть объективный закон, как и прочие законы природы – или, если угодно, Всевышнего. Так что если бы Аль-Кайды и Бен Ладена не существовало, их срочно потребовалось бы создать искусственно. Колумбийская наркомафия или транснациональная организованная преступность на роль Врага не тянут – идейная начинка не та, вернее, она вовсе отсутствует. А в данном случае всё на месте… Будет теперь какая-нибудь «Ось Зла», государства-изгои, угроза с Юга или что-нибудь в этом духе – ярлыки значения не имеют.
– Если бы ты знал, – Анн-Мари тяжело вздохнула, – как меня иногда раздражает твоя высоконаучная привычка рассуждать обобщёнными категориями! А чисто по-человечески? Ведь в любом из этих самолётов могла бы оказаться Лизетта! Или Жан-Пьер с приятелями гулял бы по Елисейским полям, а в это время в урне сработало бы взрывное устройство, засунутое туда арабом-мусорщиком! Тогда как?
– Не надо чересчур драматизировать, равно как и не стоит делать из меня эдакое бесчувственное чудовище, академического монстра не от мира сего, не замечающего ничего вокруг.
– Ну почему же «ничего»? Смазливые физиономии девиц и стройные ножки под короткими юбками ты очень даже замечаешь – я же не слепая! Но я…
– Анни, – миролюбиво ответил Жерар, – не вали в одну кучу креветки и сливовый джем: получится невкусно. Я человек и отец, а не просто житель этой планеты и гражданин одной из стран на её поверхности. И именно поэтому меня гораздо больше во всей этой сегодняшней истории волнует утренняя её часть – видение Элизабет и странный фокус с телевизором. Как ты думаешь, почему я попросил тебя не болтать – прости за резкость – об этом?
– Наверно, ты… Ты не хотел, что бы нас считали ненормальными?
– И это тоже, но главное в другом: все мировые спецслужбы сейчас стоят на ушах. Как ты думаешь, какие вопросы будут задавать в префектуре девушке, которая узнала за несколько часов до трагедии о том, что произойдёт – в деталях? В нашем прагматичном мире не так много места для ирреального, так что прямолинейные полицейские мозги сработают вполне определённым образом: а откуда ей всё это стало известно? А расскажите-ка нам поподробнее обо всех ваших друзьях-приятелях, мадемуазель Рану, – особенно о смуглокожих! И очень нужна вам обеим вся эта нервотрёпка, а?
– Жерар, дорогой… Я об этом даже и не подумала… Ужас…
– Ну всё, всё, успокойся. Ничего не случилось – так что нет и причин для волнения. Пусть это будет нашей тайной, а что за этой тайной стоит, я постараюсь разобраться – по мере моих сил и возможностей. И как только…
– Ты знаешь, отец, – голос Элизабет звучал сухо и непривычно; и никогда раньше не слышал профессор Рану таких интонаций в голосе своей взбалмошной дочери, – я, кажется, поняла. И мне не по себе от этого понимания… Я всегда посмеивалась, ты помнишь, стоило кому-нибудь хотя бы заикнуться о потустороннем или сверхъестественном. И точно так же я иронизировала по поводу любых твоих высказываний на эту тему, – если они, конечно, не были шуточными. Но ты, папа, никогда не шутил над этим… Так вот… Подожди, не перебивай меня, я сама собьюсь, – девушка хрустнула пальцами. – На самом-то деле ощущение присутствия чего-то непонятного, живущего везде, никогда меня не покидало – с тех пор, как я только-только начала осознавать себя… – Элизабет прерывисто вздохнула, словно сбрасывая с плеч тяжёлый, много лет носимый груз, и продолжила: