Колесо Сансары

Профессор Рану с аппетитом съел пару булочек, запив их большой чашкой ароматного горячего кофе, пока Анн-Мари сообщала супругу обычные малозначительные деревенские новости — содержание таких новостей ничуть не изменилось со времён Людовика XIV. Элизабет ничего не ела, сыпала сухое молоко в кофе, размешивала порошок маленькой ложечкой и наблюдала за тем, как растворяются белые крупинки. Или макала в чашку круассан, вынимала и молча следила за стекавшими по нему и падавшими обратно в чашку светло-коричневыми капельками.

Жерар не думал, конечно, что у дочери случилось что-то действительно серьёзное — он всё-таки неплохо её знал. Тем не менее, он почувствовал к ней жалость: ребёнок снова расшиб коленку и хнычет, надо погладить дитя по головке и дать вкусную конфетку или какую-нибудь игрушку, чтобы отвлечь от горьких переживаний, которые кажутся девочке невыносимыми. Да, игрушку!

Он встал из-за стола, подошёл к вешалке, запустил руку во внутренний карман куртки и извлёк оттуда заветную коробочку.

— Ты знаешь, Лизет, мне тут попала в руки одна занятная штучка. Ты у нас натура художественная, — Жерар постарался, чтобы в голосе его не прозвучало ни малейшей иронии, — так что посмотри. Мне интересно знать твоё мнение.

И с этими словами он протянул коробочку Элизабет.

Девушка приняла из рук отца футляр, откинула крышку, и лицо её каким-то волшебным образом переменилось: так меняется день, когда тёплый ветер быстро разгоняет затянувшие небо хмурые тучи, набрякшие дождём.

— Какая прелесть, папа! Какая прелесть… — тонкие пальцы мадемуазель Рану осторожно коснулись амулета. Она взяла украшение, положила его на ладонь и повернула к свету, чтобы рассмотреть получше. — Просто прелесть! Где ты взял это чудо? Я сейчас посмотрю, у меня там где-то есть один из последних каталогов художественных изделий…

Лизетта быстро поднялась и удалилась к себе, не выпуская из рук «игрушку» и не дождавшись ответа отца. От недавней скорби не осталось и следа.

— Бедная девочка! — вздохнула мадам Рану. — Ей снова так не повезло! Её никто не понимает, а она принимает всё так близко к сердцу… И этот Клод, он оказался таким мерзавцем! А ты умница, дорогой: Лизетта обрадовалась, как ребёнок!

— А кто такой Клод? — пропустив мимо ушей общие рассуждения Анн-Мари о несправедливости жизни по отношению к Элизабет, профессор привычно вычленил из сказанного женой информативную составляющую.

— Как? Ты не знаешь, кто такой Клод? Это же возлюбленный Лизетты, я так радовалась за неё, такая любовь! В наши дни нечасто встретишь…

— Возлюбленный? Который?

— Как это «который»! — возмутилась мадам Рану. — Ну нельзя же быть таким невнимательным и настолько равнодушным к жизни единственной дочери! Он художник, ты его видел, Лизетта от него без ума, а оказалось, что он женат, двое детей, и…

— Дорогая, — профессор Рану прекрасно знал по опыту, что если уж его супруга начнёт распространяться по поводу мужского коварства и женской беззащитности перед этим коварством, то это очень надолго, — чтобы запомнить всех возлюбленных Элизабет, человеческой памяти недостаточно, здесь требуются возможности хорошего компьютера. Что поделаешь, Лизет так влюбчива! Или пора классифицировать её избранников по отрядам и подвидам, как это делают зоологи…

— Сухарь! У тебя нет сердца! А если ты так шутишь, то шутка эта не из самых удачных твоих шуток! Лизетта искренне страдает, а тебе… Ты со своей наукой совсем не замечаешь жизненных проблем! Конечно, с высохшими черепами общаться легче! А когда наша бедняжка…

Но в это время назревавший семейный скандал прервался самым неожиданным образом — из комнаты Элизабет до слуха четы Рану донёсся нечленораздельный вопль их дочери, сменившийся приглушёнными всхлипываниями, переходящими в полноценное рыдание.

Анн-Мари и Жерар кинулись на этот вопль, и когда они ворвались к дочери, то увидели её сидящей на полу в состоянии полной прострации. Лизетта уставилась круглыми от крайнего изумления и страха глазами в погасший экран стоящего в углу комнаты телевизора, а перед ней валялся амулет. И камень амулета ожил — он светился мягким голубоватым светом.

* * *

«Проклятые пробки! Если бы создатели первых автомобилей знали, чем всё это кончится, они наверняка не так рьяно стали бы трудиться над своим детищем!»

Эта мысль в который уже раз посетила профессора Рану, безнадёжно застрявшего в растянувшемся на несколько километров дорожном заторе. Жерар нервно барабанил пальцами по рулю и ждал, пока очередная пробка рассосётся — ничего другого ему не оставалась делать.

«Надо же, Лилль гораздо меньше Парижа, и машин меньше, а задержки зачастую случаются такие, что и в столице не снились! А старина Прево ждёт, уже звонил дважды. Ещё бы! После того, как я намекнул ему, что везу с собой нечто совершенно необычное, старик места себе не находит! Чёрт, уже третий час пополудни…».