Колибри

И за эти девять лет он не потратил впустую ни единого дня, ни единого евро, не принёс ни единой напрасной жертвы. Несмотря на всю свою занятость, он даже умудрился втиснуть в этот период моменты чистого покоя, чистого веселья, передав, например, дочери свою страсть к морю – в Болгери, где, несмотря на тяжкие воспоминания, всё оставалось совершенно таким же, как сорок лет назад, – и горам: кататься зимой на лыжах, но не ради спортивных побед, как сам он мальчишкой (особенно если учесть, что он чаще проигрывал), а ради удовольствия отдаться полёту по лесной трассе, точно зная, как избежать травм; а летом бродить по тем же самым лесам, чего он мальчишкой никогда не делал, в надежде сфотографировать какое-нибудь дикое животное, подловив его в тот краткий миг, когда оно соизволит смерить человека взглядом, прежде чем отнести к разряду вещей категорически не интересных и, отвернувшись, сосредоточить своё любопытство на более важных творениях природы – покрытых мхом камнях, странных дырах в земле, опавших листьях. Адель же отплачивала ему тем, что росла здоровой и жизнелюбивой, успешно училась в тех же школах, где в своё время учился он, избегала неприятностей, в которые частенько впутывались её сверстники, и активно занималась спортом – впрочем, не самым привычным. Бросив фехтование, она посвятила себя чистому, несоревновательному атлетизму и направила заложенную отцом страсть к морю и горам в практики, наиболее чётко отражавшие её жизненную философию, – сёрфинг и скалолазание, к которым проявила недюжинные способности. Это позволило ей в совсем ещё юном возрасте пополнить ряды тех сообществ, из которых, однажды попав туда, уже никто не уходит, поскольку это сообщества по увлечениям, объединяющие любителей со всего мира – а Адель так и осталась любительницей – в поисках невероятных пляжей и скальных стен, огромных волн и крутых склонов, но прежде всего – избавления от обывательских забот, способного привить нашедшим его иммунитет к несчастью. Пока Адель не подросла, Марко из предосторожности сопровождал её в самые отдалённые и, вместе с тем, самые красивые места Европы – вроде Капо Манну, пляжа Ла Гравьер или Вердонского ущелья, – а после бродил весь день один, фотографируя животных или приглядывая издалека за этой шайкой-лейкой, вместе с которой его дочь убегала седлать волну или лазать по скалам, и время от времени присоединялся к ним за ужином, но чаще ужинал в одиночестве в каком-нибудь рекомендованном путеводителем местечке, ожидая, пока дочурка вернётся в отель типа «постель и завтрак», где они остановились, – и Адель всякий раз возвращалась, сама, без какого-либо принуждения, неизменно трезвая, вполне осознавая опасности, которые, как подсказывали её шестнадцать лет, всегда сопутствовали избытку свободы. Ближе к совершеннолетию Адель начала ездить на эти сборища одна, и Марко постепенно научился не сходить с ума от беспокойства и одиночества за время её отсутствия, а радоваться, видя искреннюю благодарность дочери, когда та возвращалась, чтобы на долгие месяцы погрузиться в учёбу и работу, – поскольку Адель к тому времени уже не только училась, но и работала. Она поступила на факультет физкультуры и спорта, корпуса которого весьма кстати располагались как раз напротив офтальмологической клиники больницы Кареджи, где работал Марко, поэтому они то и дело встречались и часто обедали вместе; а также взяла полставки в своём тренажёрном зале, где вела занятия аэробикой, которые посещали в основном солидные дамы, ровесницы её отца, а когда зал оснастили скалодромом – ещё и группы по скалолазанию для малышей и начинающих взрослых. Конечно, зарабатывала она немного, но определённо больше, чем Марко в её возрасте, играя вместе с Неназываемым в азартные игры, и, в принципе, вполне достаточно, чтобы самой платить за одежду, бензин для «Рено-Твинго» и – что было неизбежно, но в её случае, вероятно, всё же необходимо – услуги психоаналитика. Хорошая девочка, правда, лучше и не пожелаешь, да ещё и красивая – той же непосредственной и трогательной красотой, что и её мать, хотя и несколько смягчённой кое-какими очаровательными несовершенствами. Вот почему он считал, что вскоре Адель выпорхнет из гнезда. Дошёл даже до того, что спланировал их разлуку: готов был cодержать ещё много лет – денег он подкопил, – чтобы дать ей время спокойно доучиться, не бросая своих увлечений и не забивая голову материальными вопросами; готов был и к тому, что однажды она оставит Флоренцию, или Италию, или Европу, чтобы поселиться в каком-нибудь райском местечке в жопе мира, и тешил себя мыслью когда-нибудь бросить всё и присоединиться к ней; он даже готовился вдруг обнаружить её довольно раннюю беременность (которая и в самом деле случилась) и выглядеть не слишком расстроенным, когда она расскажет ему об этом, возможно, держа за руку одного из тех парней с идеальными торсами, с которыми общалась на своих сборищах. И тем не менее, как это всегда бывает, когда заранее просчитываешь грядущие события и думаешь, что ничего не упустил, ход Адели всё-таки застал его врасплох. «Это будет Человек будущего, папа». «Ясно, но отец-то кто?» И в ответ – ничего. Человеку будущего уготовано было появиться на свет без отца, а Адели – стать довольной жизнью матерью-одиночкой, не знающей тревог и сожалений. Что же касается отцовской функции

, её должен был исполнить тот, кто прекрасно справлялся с ней и в прошлом.