Колибри

Не скрою, то, что ты мне вчера, после стольких лет, сообщила о Джакомо, меня потрясло. Но куда хуже, намного, намного хуже, милая моя Луиза, было то, что ты сказала потом. Поскольку за твоей неспособностью откровенно рассказать мне о Джакомо я, пусть и с некоторым усилием, но всё же могу разглядеть девушку, которую люблю, а разглядев, сказать себе: «так уж вышло», – и принять это. Мне всё-таки пятьдесят шесть, случалось мириться с худшим. Но к величайшему моему удивлению, решившись наконец выложить всё начистоту (и да, представь себе, мой гнев в этой ситуации был вполне объясним), ты вместо извинений умудрилась выписать очередной невероятный пируэт, дабы от меня защититься, поскольку я, видите ли, стал вдруг опасностью, которой необходимо избежать, незваным гостем, которого следует поскорее выпроводить вон, прохиндеем, перекладывающим на других собственную вину. Это вовсе не тебя похоже. Зато похоже на неё, эту... как её там? Мадам Прополи́? Струффели́? Как же, блин, её зовут? Признайся: разве эта твоя тирада о героизме, то есть о моих геройских замашках, при помощи которых я манипулирую и подавляю всех, кто рядом, – не её рук дело?

Или скажешь, я ошибаюсь? А, Луиза?

Только я и в самом деле такой, всегда таким был, с самого детства: я ведь почти не изменился, и лучше тебя этого никто не знает. Что значит «геройские замашки»? Я что, вечно строю из себя героя? Ладно, допустим, но ведь так было всегда, это не новость. Каким был, таким и остался, ни единой новой черты – в этом меня как раз обвинить легко. Ты скучный, Марко, – вот как ты могла бы сказать ещё недавно, пусть даже обстоятельства с тех пор радикально изменились и теперь выясняется, что влачить по-настоящему скучное существование у меня и возможности-то никогда не было. К примеру, придётся заново обдумать достаточно приличный кусок своей жизни, переосмыслить его с самого начала в свете того, о чём ты мне за все эти годы, вплоть до вчерашнего дня, так и не рассказала.