Колючая роза

Это вот и есть тот толстый бурав, что меня по ночам дырявит. Сверлит и сверлит, пока не начнет бросать меня в жар и пот. Я скорей окно настежь распахивать, чтоб ветерком обдало, но только распахнешь — снизу пальба начинается: пыр-пыр-пыр, пу-пу-пу, гыр-гыр-гыр. Мотоциклы носятся по улице и палят почем зря прямо тебе в уши и в сердце. Город вон какой, народу чуть не миллион. В горсовете председатель есть, дивизия целая помощников, и никто не возьмется приструнить эту тыщу или хоть там пять тыщ мотоциклистов, от которых в этом городе совсем житья нету. Захлопываю, значит, окно и сую голову под кран! Пока только этим и спасаюсь. И еще в одном вижу я спасение: смазать пятки салом и удрать отсюда. Запах земли вдохнуть хочется, рыхлой да теплой — живой земли! Только с сыном говорить — все равно что с холодильником. Вот ведь и неплохой у меня сын — работящий парень, честный, крепкий, а словно не из утробы материнской вышел, а из бочки железной, и не молоком материнским вскормлен, а бензином! Так что говорить с ним, значит, без толку. Оставлю ему письмецо и все.

«Уезжаю я, Кирчо, обратно домой, в село. Деревья, сынок, пересаживают, пока они молоденькие. А ты привез меня в город, пересадил, как говорится, на старости лет, а у меня тут, сынок, корня нету. Корень мой в селе, и потому еду я назад, а то увяну, засохну я здесь и прежде времени в могилу лягу.

Прости, сынок, и не зазывай меня обратно!

Я двину в родную сторону, а ты… ты себе двигай в Багдад!

Остаюсь — твой отец

Игнат Игнатов».

Перевод М. Михелевич.

ЛЕСНОЙ ДУХ

Что по нонешним временам лесником-то быть? Ни фуражки форменной, ни ружья! Рубаху белую наденет, в грузовик заберется — и поехал в горы. Походит-побродит там, и еще солнце не село, а он уж домой воротился. Он себе ездит и ворочается, а как лес-то уходит, назад его не воротишь… Вот Ахмет Деликадиров — тот, скажу я тебе, настоящий лесник был. Ахметова поляна на Зеленом перевале по его имени прозвана, потому он там скрывался. Знаете что? Расскажу я вам про этого Ахмета, который тут у нас года два был заместо и царя, и пристава, и самого аллаха!

В ту пору здесь ни шоссе не было, ни большака. Вилась кривая тропка из села вверх по склону да вниз, и опять вверх, и опять вниз — дня четыре добираешься до города, на ярмарку. А ежели из города кто к нам соберется — уж хлебнет горюшка! Один акцизный как-то отправился в наши края овец переписывать да сорвался с лошаденкой своей с Орлиной скалы — и в пропасть.

Поговаривали тогда, что это наши, деревенские, его спихнули, но как оно на самом деле было, так и не дознались. Я мальчонкой вместе с другими ребятами бегал в ущелье искать его, но орлы уже по косточкам его растаскали. Орлов тогда было видимо-невидимо. Всего, скажу я тебе, видимо-невидимо было: и коз, и овец, и лесу… А уж лес был!.. Деревья все ровненькие, одно к одному, как на подбор!.. Ни засек, ни вырубок, ни просек… Идешь лесом, справа и слева от тебя — хруп-хруп, а что хрупает и трещит — не видать! Вон он какой лес был при дедах наших и прадедах, безо всяких лесников и лесничих.

Потом-то они появились… В первый раз лесничий пожаловал к нам, как сейчас помню, на Петков день. Решили барашка для него зарезать, но к Петкову дню ягнята уже большие, мясо у них жестковатое, с таким к лесничему не сунешься. И послали меня аж в Борово, к пастухам, за молоденьким барашком. Жарили мы его на Ахметовой поляне… Сам Ахмет и жарил. Он у нас в селе первым мастером слыл по этому делу. Лесничий оказался мелкорослый, сухонький, в зеленой шляпе с павлиньим пером. Поел он, даже не поел, поклевал — как ребятенок, и сели они с нашими общинными заправилами решать, кого лесником поставить. Думали они, гадали, и глянул тут лесничий на Ахмета.

— А почему бы, — говорит, — нам этого не поставить? Он и барашков жарить мастер!

— Идет! — согласились те. — Все равно он хромый, ни пахать, ни копать толком не может, пускай хоть эту дыру заткнет!

Лесничий тогда и говорит Ахмету:

— С сего дня ты этому лесу хозяин! Стереги его хорошенько, растаскивать не давай!