Коллекция

Кира выбрала новый профиль, увлеченно блестя глазами и, как она уже успела окрестить этот процесс, «запустила» отпечаток другой жизни, проходившей здесь, согласно записям Ларионовой, в мае 1998 года. Профиль и фотография принадлежали некоему Анатолию Сомову, въехавшему в квартиру в гордом одиночестве, и его сегодняшнее времяпрепровождение в графике было обозначено скромно: 22.30 — 00.15 — Сомов в гостиной. Массивная тень Сомова действительно пребывала в гостиной, но в компании двух голых девиц и парада бутылок на журнальном столике — и пребывала так активно и затейливо, что Кира включила свет почти сразу же, озадаченно потирая горящую щеку. Ей и вправду казалось, что только что она вживую наблюдала за чьей-то развеселой оргией. Она хмыкнула, закурила и потянулась за следующим черным лицом… а потом еще за одним, и еще, и еще… Кира бегала туда сюда, по всей квартире, как одержимая, свет вспыхивал и снова гас, тени метались по стене, и со свечей в канделябре на развороте летели искры. Она то ахала, то бормотала себе под нос, а перед ней на стенах разворачивалась чужая ночная жизнь — десятки жизней, прожитых и в прошлом году, и в далеком пятьдесят шестом, когда ее, Киры Сарандо, еще и в проекте не было, и ее родители еще даже не встретились. Что-то в тенях этих жизней было совершенно обыденным, что-то увлекательным, но и уродливого было немало. Чужие тайны на экране стареньких обоев, и она чувствовала себя то простым зрителем, то негодяйкой, тайком подглядывающей за кем-то в замочную скважину, и с каждым разом тени казались ей все более объемными и все менее безликими, все сильнее и сильнее напоминая живых людей. Вера Ларионова была права. Это было увлекательно, это было притягательно, это было неописуемо, и все время чудилось, что хозяева теней где-то рядом, в этой квартире — только поверни голову и увидишь их, доживающих ночной час этого лунного дня.

Отрезвление пришло, когда Кира, отбросив листок с ненужным уже расписанием, принялась набрасывать следующее — и в это позднее время многие не спали в разные годы своей жизни здесь — и ее палец, деловито пробегая по строчкам, наткнулся на фамилию «Пахомов». Она вздрогнула. Неужели, Вадим? Ну да, 2004 год, Владимир Пахомов, жена, дочь… 01.00 — 01.10 — муж в гостиной… 01.15 — 01.35 — муж и жена в спальне…

Ногой Кира отшвырнула от себя тетрадь и глубоко вздохнула, и внезапно очарование чужих жизней на стенах вокруг разбилось вдребезги. Не были важны тени этих жизней — ни капли, важна была ее собственная жизнь… да только вот ее-то как раз и не было, от жизни осталась только тень — еще более бледная, чем те, которые наполняли эту комнату.

Кира сидела на полу гостиной, среди сияния свечей, закрыв лицо ладонями, а серые тени бродили вокруг нее, совершая свой привычный ритуал, и черные стояли неподвижно, словно ждали, когда она поднимет глаза, но сейчас ей не хотелось этого делать. Стены квартиры давили на нее, ей хотелось убежать прочь — к морю, где соленые волны, где ветер, где свободная ночь, где звездное небо распахнуто, как огромное окно, и нет на нем никаких решеток. Но что-то бродило там, среди этой ночи, что-то безумное и голодное, и поэтому нужно было оставаться здесь, где она в безопасности, где ее охраняют — черт его знает, как, но охраняют.

Это был минутный порыв, она знала, что вскоре все пройдет, что ее ладони опустятся, взгляд вернется на стены, и она снова будет рыться в бабкиных тетрадях, и думать, как проклятая, пытаясь понять, и пальцы будут лепить все новые и новые лица — а ведь на столе уже тесно становится… Как могло случиться, что ей, солнечной девочке, теперь милы лишь тени, когда за окном, в мире столько людей? Но там все предали — все! — остался лишь Егор, но ему такого не скажешь… И все же теням не заменить живых людей, хоть и слушают они внимательно и иногда кивают в ответ на ее слова.